Ценности и планирование жизни в России*

О советском наследии долгосрочного планирования жизни

Мы столкнулись с проблемой короткой временной перспективы в 1990-е годы, когда проводили кросс-­культурное исследование, в частности сравнивали россиян с китайцами и канадцами. В то время у китайцев временной горизонт планирования составлял 25 лет и больше, долговременная перспектива — это вообще культурная ценность и важная характеристика дальневосточных культур (китайцев, корейцев, японцев). У канадцев горизонт на тот момент был около 10—15 лет и в целом характеризовался очень большим разбросом.

У нас же горизонт планирования был массово не дальше пяти лет, у многих ограничивался годом или полугодом. Тогда мы это объясняли так: социальная, экономическая, политическая турбулентность в стране не позволяет людям делать прогноз на будущее и ­что-то планировать. Сейчас мы видим повторение того же самого, только в связи с пандемией. Но при этом непредсказуемость мира и будущего повысилась в разы, пандемия — это глобальная вещь, эту проблему не могут решить ни в одной стране мира, это угроза мирового масштаба.

Видимо, это ­какая-то даже более устойчивая тенденция последних десятилетий в России. У нас нет данных советского периода о горизонте планирования, но я уверена, что он был больше и дальше. Тогда мы простраивали жизнь минимум лет на пять. Окончить институт, выйти на работу, создать семью — будущее было предсказуемым и маловариативным. Когда перед тобой узкий и известный коридор возможностей, то весело и бодро или грустно и печально, но ты видишь будущее вперед на довольно большой промежуток времени, ­кто-то аж до пенсии. Были еще и «пятилетки». Другое дело, что по ­настоящему-то люди свою жизнь личную не соизмеряли с пятилетками, это было в параллельных мирах.

О ценностной рамке отношения к будущему

У нас одна из ведущих ценностей по теории Шварца — это ценность Сохранения. Она руководит нашим поведением в ситуациях непредсказуемости, когда становится важнее сохранить то, что имеешь, чем приобрести ­что-то новое. Бизнес здесь первая такая мишень, как и вообще новаторские проекты. Они чаще сопряжены с молодостью и свой­ственным ей стремлением к риску, интересом, здесь временная перспектива вообще не причем, человек просто самореализуется. А ценность Сохранения стоит на пути самореализации, на пути риска. И она, я больше чем уверена, сегодня усиливается.

На другом полюсе находится ценность Открытости изменениям. В период, когда так много негативных изменений, эта ценность теряет притягательность. Либо трансформируется в открытость изменениям только в хорошую сторону — люди становятся более чувствительны к известиям из мира науки о том, какие разработаны новые лекарства, способы поддержания здоровья и прочее.

То есть люди ищут пути снизить неопределенность и усилить предсказуемость, потому что это базовая человеческая черта, нам нужен предсказуемый мир, чтобы планировать свои действия. Когда мы его не можем предсказать, то, конечно, планирование вообще невозможно.

В ориентации на ценность Сохранения мы сходны, наверняка, со всеми земледельческими культурами. Ценность же Открытости изменениям ближе странам Запада, и особенно культуре США, где достижение — главная ценность и личный успех, где важно выделиться. Правда, Европа отличается от США, там ценности Гармонии превалируют по сравнению с США. Наша же культура — это скорее про «анти-выделиться», быть как все.

Помимо наших пословиц «лучше синица в руках, чем журавль в небе», «семь раз отмерь, один раз отрежь», отражающих ценность Сохранения, у нас есть также «делай, что должно и пусть будет, что будет» [1]. Что гадать о будущем, когда можно и нужно делать ­что-то сейчас. Это не предполагает длительное планирование и перспективу, скорее некие тактические ежедневные решения и действия.

И есть установка на то, что планировать можно, но очень осторожно, «человек предполагает, а Бог располагает», «хочешь насмешить Бога — расскажи ему о своих планах». Народная мудрость отражена в этих пословицах, и это тоже препятствие на пути длительного планирования. Внутри у каждого есть ­какие-то планы, но их не хотят обнародовать, чтобы не быть потом посмешищем.

В России очень много происходило резких смен курса, смен идеологии. Но под всем этим верхним слоем изменений всегда текла река с таким вот мудрым, может быть, приземленным, но жизненным укладом, опытом и своим собственным горизонтом планирования. Я ничего плохого не вижу в коротком горизонте планирования, это показывает, что мы адаптивны, мы пластичны, снижаем иногда притязания и корректируем планы, которые не только от нас зависят, всегда делаем поправку на реальность. Это признак здорового восприятия и адаптивности, адекватная позиция.

Об уроках прошлого и собственном отношении к будущему

На меня этот год тоже оказал значительное воздействие — на образ мыслей, на образ жизни. Я уехала из Москвы еще в прошлом году, живу в Тверской глуши. И за это время потеряла несколько очень дорогих мне людей. Каждый уход — это жизненный урок, я анализирую, как человек жил, как умирал, каким остался в памяти людей. И это самое ценное и самое главное, потому что каждому из нас предстоит путь перехода. Я человек верующий и верю, что жизнь не кончается, кончается она здесь в пределах видимости и наших ощущений, и совершается переход в иную жизнь, к которому надо готовиться. Меня мало чем можно удивить в моей области. Но есть за пределами моих знаний и понимания истины, наработанные русской религиозной философией, русскими святыми, что остались в книгах. Это главная наука, которую надо постичь до того, как ты будешь призван к иной жизни. Поэтому перспектива у меня временная огромная, я в ином, вечном уже измерении.

*По мотивам интервью специально для СоциоДиггера. Интервью брала и готовила текст Наталья Седова.

[1] Фразу связывают с самыми разными источниками, в том числе масонами, французским фольклором и проч., но чаще приписывают Марку Аврелию. В нашей культуре она связывается чаще с именем Льва Толстого и имеет как минимум более чем столетнюю историю «хождения в народе» (Примеч. ред.).