Что стоит за словосочетаниями «любовь к Родине» и «гражданский долг»?*

Гражданский долг и любовь к Родине

Гражданский долг — удобный аргумент для обоснования своих политических действий. Проблема заключается в том, что это словосочетание неожиданно оказалось довольно пустым. Когда в ход идет аргумент про гражданский долг, чаще всего выясняется, что у человека попросту нет внутреннего понимания, например, почему он ­все-таки пошел голосовать. Может, проголосовать его заставило начальство, и, говоря в такой ситуации про «гражданский долг», он, вероятно, просто скрывает собственное недоумение по этому поводу. Обратите внимание, «гражданский долг» встречается в опросе «Левада-­Центра» [1] в качестве одного из оснований, по которым люди ходят голосовать. В 2016 году среди тех, кто пошел на выборы, 39 % сказали, что их звал туда именно он, то есть это главный мотив участия в голосовании.

«Гражданский долг» оказывается удобен и в ситуации протестов, становясь звучным аргументом, за которым нередко ничего не стоит, поскольку это общезначимый термин (в том смысле, что всегда можно сказать, мол, это мой гражданский долг, и любой человек кивнет в ответ: ну да, понятно, гражданский долг…). Когда на митингах говорят исключительно про любовь к стране и про долг, а больше ничего не говорят, это может быть признаком дефицита идей, отсутствия четкого видения будущего. То есть в некотором смысле словосочетание «гражданский долг» помогает выразить чувство несправедливости и при этом одновременно скрыть, что нет внятного языка для описания происходящего. А его, этого языка, очень не хватает. Когда идут дискуссии о том, что в ­таком-то государстве есть сумасшедший диктатор, наш гражданский долг — спасти любимую Родину, это не политический язык, это просто выражение отношения, это никак не объясняет, почему так получилось, что жителям страны с этим делать, а важно же понимать, что за режим перед ними, какие социальные группы являются его бенефициарами… Ответственность политиков заключается не только в том, чтобы уметь мобилизовать с помощью эмоций достаточное количество людей, но и нести проработанное содержание.

Любовь к Родине нередко подают как установку, что ты должен любить того, кто сейчас у власти, никогда не критиковать его, ведь он и есть Родина. Стратегия элит заключается в следующем: давайте выкинем такие слова, как коллективность, социальная ответственность и так далее, а вместо этого предложим людям любовь к Родине. В оппозиции тоже есть те, кто считает такую стратегию хорошей: надо просто переприсвоить себе любовь к Родине.

Обращу внимание: я не призываю отменить любовь к Родине, не отказываю людям в способности испытывать ее. Безусловно, она есть. Но я против ее эксплуатации, когда ее подают как любовь к конкретным персоналиям. Важно, чтобы это словосочетание не было пустым, чтобы каждый гражданин страны мог четко сказать, что такое любовь к Родине, что в себя включает гражданский долг.

Обращу внимание, что долг бывает не только друг перед другом или перед государством, он может быть добровольным или принудительным. Человек неизбежно исполняет некоторые обязательства перед государством, например платит налоги. Но вопрос в том, как он их исполняет: добровольно или принудительно? Видит ли он в этом ­какой-то еще смысл, кроме отсутствия санкций за неисполнение? Давайте посмотрим, чем отличается понимание гражданского долга в России и Швеции. Для жителей Швеции (напомню, это государство всеобщего благосостояния) смысл существования государства заключается в том, чтобы оказывать социальную поддержку, в которой почти все, кроме узких групп граждан, иногда нуждаются. Государство в Швеции — это источник серьезных социальных гарантий. Российское государство не воспринимается как источник серьезных социальных гарантий. Они декларируются, это некоторое советское наследие, некоторая инерция (ведь нельзя просто взять и отменить бесплатное образование, например), в России государство воспринимается как источник небольших подачек, копеек, на которые иногда можно недолго прожить. Государство в России не похоже на ­что-то надежное. И оно репрессивное. Судя по опросам, несправедливой расправы со стороны правоохранительных органов и государства как монополиста на насилие опасаются половина россиян [2]… Невозможно бояться и любить одновременно.

Зачем в Швеции человек сообщает государству, что у соседа незадекларированная дорогая машина? Он думает в категориях социальной справедливости: люди должны за равный трудовой вклад получать равные блага, не должно быть тех, кто ­что-то получает несправедливо. То есть само государство понимается как источник, обеспечивающий социальную справедливость. В России не принято думать о том, задекларирована ли машина у соседа. В Швеции ответ простой: если она не задекларирована, значит, сосед не платит налог, значит, пользуется общественным благом как фрирайдер, то есть как «заяц» в трамвае, он ездит на автомобиле, но не платит налог за дорогу и пр. А в России, когда человек платит налог, это воспринимается скорее не как источник наведения социально-­экономического равенства, а как побор. Если я нажалуюсь, что у соседа незадекларированная машина, значит, я хочу, чтобы с него побор брали, как и с меня. То есть это некоторая форма агрессии, а не акт гражданской бдительности, как в случае Швеции. Там я как гражданин просто выступаю за социальное равенство и уверен, что с моим соседом ничего плохого не случится, с ним случится хорошее, он просто тоже будет платить налоги, чтобы у нас были хорошие дороги и ­какие-то экологические проблемы могли решать все вместе. Когда в России рассуждают о том, чтобы донести на соседа государству, то это воспринимается немного странно (в отличие от той же Швеции), ведь известно, что государство будет, вероятнее всего, расправляться репрессивно. А тогда приходится признать, что ты не только гражданин, но и садист, готовый натравить это репрессивное государство на своего соседа.

Кому мы должны: государству или друг другу?

Как муниципальный депутат регулярно сталкиваюсь с активностью горожан и вижу, что в ней мало мотивации от гражданского долга, любви к району, к Родине, этого всего почти нет. Есть отдельные кейсы, когда существует локальный патриотизм. Например, в микрорайоне Северное Чертаново имеет место идентичность, связанная с тем, что это особенный микрорайон, не типичный. Можно найти локальных патриотов, людей, мотивированных тем, что они любят свой микрорайон, поэтому погружаются в его историю, встают на защиту его архитектуры, но такая локальная идентичность есть далеко не везде. Например, в Зюзино я ее вообще не видел. Преобладают долговые обязательства друг перед другом, перед соседями.

Приведу бытовой и очень простой пример. В одном из домовых чатов Зюзино, в котором состою как депутат, разразился спор. К­то-то в подъезде дома оставляет мешки с мусором, не доносит до контейнера, был поднят вопрос, знает ли ­кто-нибудь, кто это делает, чтобы нерадивого соседа отчитать. Но мнения разделились: одни считают, что апеллировать в такой ситуации нужно к государству или к полиции, а другие — что не нужно никуда обращаться, надо разговаривать друг с другом и решать проблему своими силами (если это сосед, надо прийти к нему и поговорить с ним, убедить, что он поступает плохо; для этого не нужны третьи лица, не нужен президент, депутат или кто бы то ни было еще, чтобы решить сугубо коммунальную проблему).

В итоге спор зашел именно о том, кто кому и что должен. Одни выражали убежденность, что мы не должны мусорить у себя в подъезде, потому что это в некотором смысле наше обязательство перед государством. Другие настаивали, что чистота в подъезде — наши взаимные обязательства друг перед другом, это общий подъезд, мы на себя самостоятельно берем обязательства за чистоту в нем. Как видим, это два совершенно разных типа обязательств, из которых следует два разных типа политической активности.

Потом ­кто-то предложил, раз невозможно вычислить нарушителя, повесить камеру в подъезде. И к этому тоже было два варианта отношения: скинуться самим на камеру или написать заявление в «Жилищник», чтобы они ее повесили. Есть те, кто в первый вариант в принципе не верит, не верит в возможность взаимных добровольных обязательств.

Или другой пример. К­то-то считает, что хозяин должен убирать на улице за своей собакой, это его обязательство перед соседями, а есть те, кто уверен, что это некоторый долг перед государством, за неисполнение которого положен штраф в рамках административного правонарушения.

В ситуации, когда ко мне как к местному депутату обращаются с жалобами такого характера (например, соседи оставляют мешки с мусором в подъезде, не убирают за собаками), рассчитывают, что я могу решить эту проблему двумя способами: надавить на управляющую компанию, чтобы она лучше наводила чистоту; помочь соседям пересмотреть представления о коммунальной жизни. Иногда, но далеко не всегда, получается реализовать второй сценарий, показав, как организовать встречу с соседями по подъезду, как конструктивно обсудить проблему. В итоге выясняется, что соседи не ужасные монстры, а нормальные люди, с ними можно договариваться. То есть как депутат я помогаю бороться с предубеждениями и предрассудками. Но есть вопрос, насколько хорошо это масштабируется. Если так сделаю в 10 домах, а в районе 400 домов, такой подход в принципе заслуживает внимания? Думаю, да, ведь важно с ­чего-то начинать.

*По мотивам интервью специально для СоциоДиггера. Интервью брала Анна Кулешова.

[1] На выборы россияне ходят по привычке // Левада-­Центр. 12.07.2016. URL: https://www.levada.ru/2016/07/12/na-vybory-­rossiyane-hodyat-po-privychke (данный материал создан и распространен российским юридическим лицом, признанным выполняющим функции иностранного агента).

[2] Пытки в России: распространенность явления и отношение общества к проблеме // Левада-­Центр. 27.06.2019. URL: https://www.levada.ru/2019/06/27/pytki-v-rossii-­rasprostranennost-yavleniya-i-otnoshenie-­obshhestva-k-probleme-3 (данный материал создан и распространен российским юридическим лицом, признанным выполняющим функции иностранного агента).