Элементы чрезвычайщины и правовые коллизии. Мобилизация и трудовые отношения в современной России*

То, как частичная мобилизация повлияла на среднесрочные и долгосрочные социально-экономические отношения, можно оценивать лишь приблизительно. Однако, несомненно, она серьезным образом отразилась на рынке труда: и направление людей в войска­, и отток преимущественно квалифицированных специалистов за рубеж — все^​ это изъятие трудовых ресурсов из экономики, в то время как санкционное давление и императивы военных обстоятельств, наоборот, требуют кардинальной перестройки экономики и интенсификации работы в ряде секторов.

О том, как частичная мобилизация сказалась на трудовых отношениях, мы поговорили с сопредседателем профсоюза «Университетская солидарность» и членом Совета Конфедерации труда России Павлом Михайловичем Кудюкиным.

— Какие проблемы вызвала мобилизация с точки зрения трудовых прав?

— Многие проблемы, связанные с защитой трудовых прав, возникли до объявления частичной мобилизации и даже до начала СВО, поскольку еще в 2019 году начались существенные ограничения возможностей коллективных действий, прежде всего уличных акций, а это значимый момент

— Многие проблемы, связанные с защитой трудовых прав, возникли до объявления частичной мобилизации и даже до начала СВО, поскольку еще в 2019 году начались существенные ограничения возможностей коллективных действий, прежде всего уличных акций, а это значимый момент. Потому что без привлечения общественного внимания, скажем, в форме пикетов или митингов, обращений в СМИ эта деятельность недостаточно эффективна. Кроме того, мобилизация принесла изменения в трудовое законодательство, появление элементов чрезвычайщины применительно к тем предприятиям, которые работают на оборонный заказ. То есть, по сути дела, отменились многие гарантии Трудового кодекса, касающиеся времени труда, порядка привлечения к сверхурочным работам, и так далее. Причем это именно то, что касается защиты трудовых прав, они просто законодательно ограничены для части работников.

— О каком примерно количестве людей идет речь?

— Оборонный заказ может трактоваться достаточно широко. Это не только производство вооружения, но и, например, пошив военной формы, формирование сухих пайков или вообще поставка продовольственных товаров для вооруженных сил. Так что здесь границы трудно прочертить, они подвижны. У меня нет данных, сколько конкретно вовлечено в выполнение оборонных заказов, и я подозреваю, что они засекречены. Вообще в обрабатывающей промышленности занято примерно 20 % работающих. Соответственно, отталкиваться надо от этого числа. К слову, оборонные заказы теоретически могут размещаться и в других сферах, скажем, в нефтедобыче, поскольку без нефти не может быть горюче­смазочных веществ, без которых не может ездить военная техника. Это и часть сельского хозяйства, так как без питания армия не функционирует.

— Какие еще изменения вызвала мобилизация?

— Прежде всего, отток значительной части квалифицированных кадров: это и те, кто уехал от мобилизации, и те, кто попал под нее. Нужно понимать, что уехали люди с надеждой трудоустроиться за рубежом, то есть с достаточно высоким уровнем квалификации. Сложно сказать, насколько точна оценка в 1,5 млн уехавших, но если это так, то это, конечно, меньше, нежели покинуло Россию после октября 1917‑го, но все же за существенно более короткий срок. Также сокращается и приток иностранных мигрантов. В целом ряде отраслей возникают проблемы с заполнением освободившихся рабочих мест. С другой стороны, для привлечения кадров работодатель может быть вынужден повышать заработную плату. Наличие брони — тоже позитивный стимул, правда, уже для работодателя, который может привлекать ценных сотрудников, даже если в другом месте они получают больше. Точно в выигрыше оборонные предприятия, по крайней мере если судить по тому, как о них пишут, — что какие-то работают в три смены, то есть работники полностью загружены, привлекаются дополнительные силы. Но еще раз говорю: значит, откуда-то их забирают.

— Многие уехавшие сохраняют связь с Россией, продолжают удаленно работать и платить налоги.

— Да, современные технологии позволяют это. И тут, кстати, становится понятно, насколько нелепы высказываемые идеи, что надо их дискриминировать в трудовых отношениях. Скажем, повысить подоходный налог с 13 % до 30 % (что, вообще-то, и так предусмотрено для налоговых нерезидентов).

— То есть люди производят прибавочный продукт в России, платят налоги, но при этом их называют чуть ли не предателями и хотят поразить в правах.

— Да. Здесь встает такой вопрос: либо работодателю придется повышать зарплату, чтобы люди не теряли в доходе, либо появляется риск, что они будут искать место, где с теми же усилиями получат на руки больше. Хотя надо сказать, что во многих зарубежных странах, по крайней мере более развитых, уровень налогообложения не ниже даже для нерезидентов, работающих в России. Но менее развитые страны, те же Казахстан и Узбекистан, охотно создают неплохие условия для квалифицированных иммигрантов из России, что разумно с точки зрения их национальных интересов. Мы видели также данные о приросте ВВП в Грузии и Армении в связи с миграцией из России и переводами денег. Ясно, что люди с более высокими доходами имели бо́льшие возможности для отъезда с какими-никакими накоплениями.

Обращу внимание, что далеко не все виды деятельности возможны дистанционно. Например, есть разъяснение инспекции труда Нижегородской области, что человек из-за рубежа не может преподавать и оформлять дистанционную занятость, потому что нет возможности контролировать его условия труда. Согласно недавним поправкам 2020 года по дистанционной занятости, условия труда должны и у дистанционно занятого соблюдаться и контролироваться. А у работающего из-за рубежа их проконтролировать невозможно.

— Какие проблемы возникают с правами мобилизованных?

— Насколько я могу судить по частичной информации, плохо работают нормы альтернативной гражданской службы. Такое конституционное право есть, но нет соответствующей законодательной базы. Голое право, которое очень трудно применить. Другой острый вопрос: если человек уклоняется от мобилизации, не берет повестку, подается в бега, — какая за это ответственность? По букве закона — только административная, и то не всегда, а встречаются сообщения (не могу оценить, насколько достоверные) и о фактах уголовного преследования. Еще один момент — будущая судьба работника. Скажем, есть ли гарантия сохранения рабочих мест? Они мобилизованы, подписали контракты, рано или поздно этот контракт завершится. Смогут ли эти люди вернуться на свое рабочее место? Будут ли льготы, связанные с трудоустройством или, возможно, с получением образования?

— Пару месяцев назад Госдума все-таки приняла закон о том, что мобилизованный сохраняет прежнее место работы, но при этом работодатель имеет право в случае отсутствия данной позиции предложить аналогичную или на позицию ниже.

— Если таковая возможность будет у работодателя. Вот смотрите, человека мобилизовали, работодатель нашел другого работника, в обучение или дообучение которого вложил средства. И теперь требуется его уволить с возвращением прежнего работника. Тут будут возникать многочисленные, достаточно серьезные коллизии.

— Существуют ли какие-то институты разрешения таких споров? Или каждый раз — в суд?

— Есть форма привлечения работника по срочному трудовому договору для замещения временно отсутствующего работника. То есть мобилизованного можно рассматривать как временно отсутствующего, правда, неясно, на какой срок. Но места со срочными договорами по определению менее привлекательны, чем должности на бессрочный договор, или, в терминах Трудового кодекса, на неопределенный срок. Потому на высвободившиеся рабочие места, вероятнее всего, людей будут стараться привлекать обещаниями, что оно станет постоянным. И если человек действительно покажет себя эффективным работником, наверное, за него будут держаться и не захотят расстаться, когда вернется прежний работник, который мог и подзабыть свою квалификацию за время участия в операции. Тем более неизвестно, сколько он в ней будет участвовать. Так что это сложная проблема.

— Что тогда должны делать власти с точки зрения защиты прав мобилизованных?

— Необходимо уже сейчас разрабатывать программу психологической реабилитации и социальной реадаптации участников спецоперации. У нас есть печальный опыт участников Афганской войны, двух чеченских кампаний, где таких программ, по сути, не было. Вменяемая власть должна готовить такую программу на будущее, тем более что современные боевые действия достаточно психологически травматичны. Более того, даже официальная пропаганда имеет обратную сторону, ведь постоянно говорят: «Один народ, один народ». То есть формируется ощущение, что война братоубийственная, а это наверняка отражается в массовом сознании участников. Можно сколько угодно говорить про «нацистов и бандеровцев», но люди же видят, что гибнут не только военнослужащие. Это будет порождать достаточно серьезные психологические травмы. Если такой программы реабилитации не будет, мы столкнемся с тем, что прошли по итогу Афгана, когда значительная часть ветеранов подалась либо в криминал, либо в полукриминальный бизнес. Естественно, это требует развития системы психологической помощи, с которой в стране дела обстоят не очень хорошо.

С точки зрения трудовых отношений нужна программа трудоустройства, возможно, переобучения и создания новых рабочих мест. Скажем точнее: стимулирование создания. Государство не очень эффективно создает рабочие места, но оно может стимулировать этот процесс. Всем этим надо будет заниматься.

— Один из механизмов разрешения трудовых конфликтов — профсоюзы, хотя подозреваю, что в России их влияние достаточно ограничено. Каково вообще состояние профсоюзной деятельности, как события 24 февраля, а затем и частичная мобилизация повлияли на нее?

— В России есть две группы профсоюзов. В первую входят профсоюзы постсоветского генезиса, наследники советских профсоюзов — это Федерация независимых профсоюзов России, в ней официально примерно 16 млн человек. Правда, значительная часть из них об этом не знают. При трудоустройстве в некоторые компании с заявлением о приеме на работу дают заявление о вступлении в профсоюз, человек подписывает, не задумываясь. Это такое формальное, инерционное членство. Профсоюзы этой группы всегда были близки к официальным властным структурам. ФНПР входит в «Общероссийский народный фронт», у него соглашение с «Единой Россией». Сейчас он занял вполне очевидную позицию, проводя, например, первомайские мероприятия под Z-лозунгами — «Za победу» и «Zа солидарность».

Другая группа профсоюзов — миноритарные профсоюзы, которые стали возникать с позднесоветских лет. Это как раз наша Конфедерация труда России, помимо миноритарных профсоюзов в нее входит, например, профсоюз моряков — специфическая группа занятых, глубоко интегрированная в мировой рынок. Еще я выделю профсоюз авиадиспетчеров — уникальный профсоюз, который объединяет порядка 95 % профессиональной группы, единственный подобного рода в России и один из немногих в мире. Остальные профсоюзы — миноритарные, им приходится просто выживать, достаточно сложно отбиваясь и от работодателей, и от «казенных» профсоюзов, которые очень часто участвуют в травле. И ясно, что профсоюзы вынуждены формулировать свою позицию достаточно сдержанно. Совет Конфедерации 25 февраля выступил с заявлением в очень аккуратных формулировках, выражающих опасения относительно последствий принятого накануне решения для трудовых прав как в России, так и в Украине. Была также подтверждена позиция, что мы рассматриваем украинские профсоюзы как наших братьев и партнеров.

Настроение среди наших рядовых профсоюзов разное. Наверное, они менее провластные, чем ФНПРвские. Среди последних даже профсоюзы, которые в довоенный период активно работали в своей парадигме и защищали своих членов (скажем, профсоюз горно-металлургической промышленности), заняли в целом провластную и провоенную позицию: активно поддерживают мобилизацию, проводят сборы в пользу мобилизованных и пр. В наших профсоюзах более сложные отношения: есть и провоенно настроенные коллеги, есть и более критически воспринимающие происходящее.

Но сильно сузилось поле возможных действий. Это, может быть, ярче всего видно на профсоюзе медиков, вынужденном воздерживаться от большой активности, например от наработанных методик итальянских забастовок. А значит, остается только петиционная деятельность или судебная борьба, которая не очень эффективна и в общем в нормальной ситуации второстепенна для профсоюза.

— Помимо итальянской забастовки, какие еще методы ушли?

— На самом деле вообще с забастовками у нас очень непросто. По нормам 53 главы Трудового кодекса проводить их практически невозможно. Но здесь могут быть обходные маневры, потому что есть норма об индивидуальной самозащите трудовых прав. Наиболее массово она применяется при невыплате заработной платы более 15 дней, тогда работник имеет право прекратить исполнение трудовых обязанностей. Если эту индивидуальную защиту осуществлять достаточно значительной группой работников и с выдвижением общих требований, то это превращается в полноценную забастовку, но не подпадает под ограничение закона. Возможна и такая форма, как массовая коллективная подача заявлений увольнений по собственному желанию. Но на это нужно решиться достаточно массово, чтобы работодатель понял, что это нанесет ему серьезный ущерб. Люди подают заявления, а затем объявляют, что заберут их, если будут выполнены такие­то требования. В течение двух недель работник имеет право отозвать заявление. Срок, конечно, очень маленький, трудно договориться с работодателем. Либо он может начать идти на уступки, пытаясь расколоть сопротивление. Наконец, работодатель может просто не отреагировать на добровольное массовое увольнение. Так, недавно в Казанском медицинском университете группа преподавателей уволилась после увольнения авторитетного заведующего кафедрой за критические высказывания об СВО — ректорат никак не отреагировал. Классика действий в обход законодательных ограничений — так называемый «веер Лесика», который в свое время изобрели в профсоюзе МПРА. Суть в том, что профсоюз при отказе работодателя идти на уступки (или вообще при отказе от переговоров) готовит длинный список мелких требований. По ним последовательно объявляются забастовки, каждая из которых признается судом незаконной и тут же по призыву профсоюза останавливается. А если судебное решение выполнено, то негативных последствий для работников не наступает. И так до тех пор, пока работодатель не поймет, что все же лучше согласиться на переговоры.

В нынешней ситуации со всеми этими формами стало гораздо сложнее. Могут сослаться на чрезвычайную ситуацию, могут заявить, что вы подрываете обороноспособность. В известном мониторинге трудовых конфликтов, который уже 15 лет ведет Петр Бизюков, отмечено, что в 2022 году конфликтов было не меньше, чем раньше, но заметно сократилось количество «стоп-акций» (прекращения работы в той или иной форме).

— Насколько я понимаю, перед медиками тоже стоят достаточно большие проблемы, потому что практически все они — военнообязанные.

— Да. Это классика еще с Первой мировой войны, когда забастовщиков просто мобилизовали, отправляли на фронт. Сегодня любой человек, окончивший медицинский вуз, получает специальность военного медика и является военнообязанным. Их мобилизация может «оголить» гражданскую медицину, специалисты уходят, и будут проблемы для населения.

— А это уже цепляет целый пласт социальных и экономических проблем.

— Конечно. Например, сегодня говорят про импортозамещение, но опять­таки не учитывают, что все случаи успешного импортозамещения в мире, включая советскую раннюю индустриализацию, то есть довоенную и в первые две послевоенные пятилетки, были основаны на массированном импорте оборудования и технологий. То же самое относится к странам Латинской Америки. Импортозамещение было возможно благодаря импорту оборудования и технологий. В ситуации автаркии или полуавтаркии эффективного импортозамещения не получится.

— А что тогда лежит в основе сохранения относительной стабильности 2022 года? — Инерция. За предыдущие годы накоплен некоторый жирок в резервных фондах, в течение года сохранялись достаточно высокие поступления от экспорта, поскольку санкции на поставки энергоресурсов вводились достаточно медленно и их эффект серьезным образом начнет сказываться только сейчас. В этом отношении 2022 год мы продержались на инерции прежнего развития. Уже 2023 год, я думаю, будет сложнее.

— А где можно ожидать наиболее серьезный удар?

— Топливно-­энергетический комплекс. Переориентация экспорта с Западной Европы на Китай и Индию объемы полностью не восстановит. Придется сокращать добычу, что рискованно, потому что, если мы консервируем нефтяную скважину, велик риск вывести ее из строя навсегда. И поэтому получается, что, может быть, добыча будет сохраняться, но этот добытый газ будет сжигаться просто в атмосферу. Нефтью какое-то время можно будет заполнять хранилища, но они не бездонны: либо придется все-таки переходить к консервации и выводу из эксплуатации значительной части скважин с риском потерять их навсегда, либо нас ожидает экологическая катастрофа.

Нелегкой ситуация будет в транспорте, где большая доля импорта. Есть риск увеличения количества разного рода аварий, перехода на технологический каннибализм, что уже наблюдается в авиационной отрасли, потеря квалифицированных кадров. Пока летчиков авиакомпании держат на «простое» с выплатой двух третей оклада — они очень много теряют в зарплате, потому что у них довольно сложно построена система оплаты, большая часть их заработка идет от налета часов. Налет сильно упал. Они пытаются устраиваться на работу за рубежом, но им часто отказывают в выдаче сертификата — это тоже политика наших авиационных властей. Ситуация: ни заработать не дают, ни уехать.

Росаэронавигация — орган управления воздушным движением — тоже переживает нелегкие времена, поскольку резко сократилось количество пролетов зарубежных самолетов над территорией страны и, соответственно, потеряны выплаты, а это был довольно приличный объем поступлений. У железнодорожного транспорта, наверное, запас прочности побольше, но опять­таки будет меньше скоростных поездов, они импортозависимы. Корпуса мы вроде бы научились делать, а вот с начинкой сложнее. Автомобильный транспорт — импорт падает, начинаются проблемы с запчастями, растут цены на запчасти. А транспортная инфраструктура —важная часть экономики.

На этом фоне можно в целом ждать увеличения числа людей, занятых в неформальном секторе. Экономика будет как бы примитивизироваться. Рост горизонтальных связей обусловит развитие сферы «личных услуг» (бытовые вопросы, что­то починить, сшить и пр.). В целом это расширение слоя прекариата, то есть социально незащищенных работников.

— Но в условиях сжатия доходов, особенно муниципальных и региональных бюджетов, власти будут заинтересованы поставить эту деятельность под контроль.

— Интерес поставить под контроль будет, а вот возможностей для этого немного. Контролировать такую деятельность очень трудно. Скорее могут пойти по пути ужесточения отношения к тем, кто не очень предусмотрительно зарегистрировался в качестве индивидуальных предпринимателей или самозанятых. С ИП это уже прошло, когда ввели повышенные обязательные платежи в социальные фонды: бывало, что весь доход уходил на эти обязательные платежи.

— Текущие события поставили и другую проблему: защита прав тех, кто, скажем мягко, выступил против текущей политики, в том числе получил статус иноагента.

— Да, это серьезная проблема. В январе — начале февраля я несколько раз ездил на заседания суда в Казань, где живет коллега Ясавеев, член профсоюза с 2014 года. 7 октября его признали иноагентом, 10 октября уволили из Вышки. Уволили, с нашей точки зрения, по совершенно нерелевантной, скажем так, статье, мы оспариваем. Но очень интересна аргументация Высшей школы экономики: «А мы не можем восстановить, потому что он иноагент. И по закону о контроле за лицами, находящимися под иностранным влиянием, он не может работать в государственной образовательной организации». Причем он не преподаватель, а научный сотрудник. Но у него в должностной инструкции записано, что все-таки элементы преподавания есть. А кроме того, заявляют нам, мы не можем выполнить требования об уплате вынужденного прогула и морального вреда, потому что запрещена финансовая поддержка из бюджета.

— А есть ли вообще опыт защиты прав людей, признанных так называемыми иноагентами?

— Было несколько прецедентов снятия статуса иноагента либо признания внесения в реестр необоснованным. Хотя вот преподаватель Пермского гуманитарно­педагогического университета Виталий Ковин добился снятия статуса, но потом вновь был внесен в реестр по новому основанию.

Что касается защиты трудовых прав иноагентов, пока что опыта нет. На самом деле мы имеем интересную коллизию законодательства. Статья 11 действующего с 1 декабря закона № 255-ФЗ устанавливает для иноагентов запрет на преподавательскую деятельность в государственных и муниципальных образовательных организациях. Однако Трудовой кодекс не содержит соответствующих оснований для недопуска к работе или увольнения. Более того, его статья 3 прямо запрещает дискриминацию в трудовых отношениях, понимаемую как ограничения, не связанные с деловыми качествами работника — очевидно, что внесение в реестр иноагентов не имеет отношения к деловым качествам. Трудовой кодекс четко устанавливает, что в трудовых отношениях у него приоритет перед иными нормативно-правовыми актами, и, если какой-то вводит нормы, противоречащие ТК, они могут действовать только после внесения соответствующих изменений в Кодекс[1].

---

* Интервью у Павла Кудюкина взял Константин Пахалюк специально для СоциоДиггера. Мнение интервьюируемого может не совпадать с мнением редакции.

[1] ТК РФ предусматривает расторжение Трудового договора по обстоятельствам, не зависящим от сторон, ввиду наличия федерального закона, который препятствует продолжению работы на этой должности (п. 13 ст. 83 ТК РФ). (Примеч. ред.)