Глобальные россияне выходят на транснациональную арену*

НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН,РАСПРОСТРАНЕН И (ИЛИ) НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ПАХАЛЮКОМ КОНСТАНТИНОМ АЛЕКСАНДРОВИЧЕМ ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ПАХАЛЮКА КОНСТАНТИНА АЛЕКСАНДРОВИЧА

Исследователи российского парламентаризма Н. И. Бирюков и В. М. Сергеев в начале 2000-х годов подметили одну из ключевых особенностей российской политической культуры — страх и неприятие раскола[1]. Вероятно, эта особенность стала причиной того, что поиск «национальной идеи» на практике обернулся выдвижением тезиса о патриотизме как главной объединяющей идее (кто-то скажет — «духовной скрепе», кто-то — «идеологии», обе формулировки крайне неудачны, но сути это не меняет[2]). Социологи С. Грин и Г. Робертсон, изучавшие политическую легитимацию в России середины 2010-х годов, обратили внимание на то, что «основные политические водоразделы в России сильно отличаются от тех, что характерны для западных демократий. <...> Вместо того чтобы быть состязанием между консерватизмом и стремлением к переменам, <...> российская политика предполагает соответствие общественно приемлемым стандартам мнений и взглядов — или отрицание этих стандартов». По их мнению, психологические установки тех, кто поддерживает Путина, опираются на «добросовестность» и «уживчивость»[3]. Политизация культуры, истории и религии при деполитизации общественно-экономических вопросов (о чем писал И. Будрайтскис)[4], производство аполитичного человека, неспособного на осмысление вопросов зла (как отмечал А. Архангельский[5]), изгнание из политики публичности и постепенное сворачивание демократических практик (на чем сделал акцент В. Гельман)[6] — все это конкретные практики или результаты практического обретения пресловутого «единства».

Стоит ли удивляться, что после 24 февраля массовая российская эмиграция оказалась воспринята как политический вызов? Отъезд стал формой политического протеста — протеста действием! — обострившим страхи тех, кто боится раскола и тем более придерживается другой нормативной модели поведения во время кризиса. Не стоит преувеличивать степень политической сознательности уехавших, однако принципиально, что их решение стало реакцией на конкретное политическое решение.

И это важно потому, что степень эмиграционных настроений в 2010-х годах не была столь высокой, как казалось. Согласно исследованиям, примерно треть представителей постсоветского поколения говорили о желании уехать, среди людей более старших возрастов показатель был в два раза меньше — 16%. На протяжении 2012–2017 гг. готовность уехать планомерно снижалась во всех группах, однако кроме постсоветской молодежи (упала в 2014 году и затем вернулась в 2017 году к показателям пятилетней давности). Но в реальности мало кто предпринимал реальные шаги для переезда. Как показало более углубленное исследование эмиграционных настроений молодежи 2019 г., порядка 40% респондентов в возрасте от 14 до 29 лет заявляли социологам, будто задумываются об отъезде преимущественно из-за «отсутствия» перспектив в России и поиска больших экономических возможностей. Одновременно, правда, подавляющее большинство (74%) признались, что ничего не делают для переезда, а еще 27% затруднились ответить на этот вопрос. Потому очевидно: эти ответы были скорее барометром «социального недовольства и социальных напряжений», свидетельством готовности уйти в «малооправданные мечтания», что, в свою очередь, становилось очередным индикатором социальной апатии[7].

Российская внешняя политика 2022 года поменяла многое. Оценить общее количество уехавших сложно, поскольку требуется отделить туристов от реальных эмигрантов, учесть вернувшихся, а также зафиксировать тех, кто готов временно возвращаться обратно. К концу 2022 года, по подсчетам издания The Bell*[8] на основе статистики принимающих стран, речь шла не менее чем о 500 тыс. релокантов[9]. Международный центр по развитию миграционной политики оценивал количество российских эмигрантов в 500 тыс. — 1 млн человек[10]. Члены исследовательского проекта Outrush, посвященного новым эмигрантам (Э. Комалов, М. Завадская, Н. Костенко, К. Нугуманова, М. Неиронова), в публикациях весны 2023 года оперировали числом в 800 тыс. человек[11]. Недавно журналисты ВВС подсчитали по 60 странам, что разница въездов и выездов россиян составила +3,3 млн въездов (безусловно, речь не о 3,3 млн релокантов). Также 155,4 тыс. россиян получили ВНЖ, а 15 тыс. подали заявки на убежище в ЕС (одобрены 2 тыс.)[12].

 

Z-повестка и релоканты

И для властей, и для активистов Z-повестки эмигранты стали enfants terribles, хотя степень критики варьируется — от прямых обвинений в предательстве до призывов «простить и вернуть». Особое распространение получили утверждения о моральном банкротстве, однако некоторый разброс мнений наблюдается даже в корневом сегменте Z-повестки — в Telegram-каналах «военкоров», людей, которые находятся в районе боевых действий и за счет неформальной подачи информации получили серьезное влияние.

Например, журналист ВГТРК А. Сладков (более 1 млн подписчиков) в октябре 2022 года писал, что уехавшие специалисты нужны России, а вину за их отъезд возлагал на «провалы военно-патриотического воспитания»[13]. Иной позиции придерживаются авторы проекта WarGonzo (более 1,2 млн подписчиков), считая, что уехавших не стоит возвращать, воспроизводя распространенные стереотипы и допуская дегуманизирующие сравнения: «<...> у нас выросло целое поколение, для которых Родина — это там, где тепло и комфортно. Вот эти все „граждане мира“, программисты, дизайнеры, модные специалисты всех мастей при малейшей для себя опасности и умотали за Верхний Ларс. Нет, не все, конечно. Многие остались, многие пошли воевать, наговаривать не будем. Но количество релокантов (отличное определение! как будто насекомое так назвали) впечатляет. Мое, постперестроечное, поколение было так себе, надо признаться. Но мы прошли через очистительное горнило „святых“ 90-х. И теперь, из нас, из тех, кто выжил, гвозди можно делать»[14].

Куда более радикальные призывы можно встретить от лица самой радикальной группы военных, в частности в официальном Telegram-канале ДШРГ «Русич» (86,9 тыс. читателей) — своеобразной ЧВК, спаянной идеями русского национализма и неославянского язычества. 25 сентября она призвала решать проблему «бегущих крыс» радикально: «Кто свалил от мобилизации должен быть лишен гражданства РФ, а его имущество конфисковано и отдано в пользу тех, кто поехал на СВО добровольно (как в ЧВК, так и заключил контракт после начала СВО)»[15]. Пост набрал более 2 тыс. лайков, что примерно в три раза больше, нежели соседние публикации. Еще более жесткие высказывания администратор позволял в адрес либеральной оппозиции, включая уехавших, фактически угрожая им расправой: «Мы следим за писаниной про нас со стороны либеральной швали, <...> которые впустую нам угрожают. Мы все запоминаем и, имея полный карт-бланш от государства (и половину группы Русич в РФ, а также множество соратников за рубежом) — мы никогда про вас не забываем. Однажды с вами произойдет необратимое, а мы будем смотреть на шпили»[16]. Поразительным образом риторика «Русича», нередко обвиняемого в неонацизме, по степени резкости к релокантам ближе даже не к реальным «военкорам», находящимся вблизи передовой, а к различным Telegram-журналистам, отрабатывающим Z-повестку.

Мартовский опрос «Левада-Центра»[17] показывает, что среди россиян нет однозначного отношения к уехавшим. Большинство к ним относится нейтрально (60%), однако негативных оценок больше, чем позитивных (25% против 14%). В два раза вырастает негатив к тем, кто уехал из-за мобилизации[18]. Ответы на вопросы социологов свидетельствуют о влиянии Z-повестки на респондентов, однако, учитывая особенности чрезвычайного положения, мы не можем делать выводы о том, насколько представленные мнения действительно укоренены.

 

В более широкой перспективе

Перед тем как обрисовать феномен новой волны эмиграции, или глобальных россиян, мы не должны, однако, представлять его как что-то принципиально уникальное. Если посмотрим в исторической перспективе, то увидим, что где-то с середины XIX века примерно каждые 20–30 лет значительные группы жителей России эмигрировали в том числе в связи с обстоятельствами политического свойства. По моему мнению, политическая модернизация имперского пространства неизменно сопровождалась изгнанием целых групп населения. Современная российская историческая политика, я считаю, скорее ретуширует это обстоятельство, например, посредством акцентирования достижений соотечественников или их связей, свидетельствующих о том, что они не порвали с Родиной. Это заставляет утверждать, что эмиграция — далеко не второстепенный сюжет отечественной истории.

В 1850–1860-х годах не менее 500 тыс. черкесов были высланы/выгнаны в Османскую империю (один из печальных итогов Кавказской войны). Начиная с 1880-х годов несколько сотен тысяч евреев, бывших объектом этнорелигиозной дискриминации, отправились кто в зарубежную Европу и США, кто в Палестину. Отдельная страница — политическая эмиграция и ее роль в становлении международного левого движения. Российская революция 1917 г. и Гражданская война привели к изгнанию порядка 1,5–2 млн человек. Это так называемая первая волна эмиграции. «Вторая волна» связана со Второй мировой войной — ее составили около 0,5 млн человек, не пожелавших продолжить жить в рамках «социалистического эксперимента» (и далеко не все из них были коллаборационистами). «Третья волна» пришлась на 1960-е — начало 1980-х годов (в массе — диссиденты и евреи). Некоторые пишут и о «четвертой волне», вызванной распадом СССР. Преимущественно экономическая эмиграция («бегство мозгов», хотя и не только оно) — значимая проблема для постсоветской России, особо обострявшаяся в 1990-х и 2010-х годах.

И наоборот: в современном мире миграция — одно из наиболее стабильных явлений мировой политики. В 2020 году 281 млн человек жили не в стране своего рождения[19], причем страны Океании и Северной Америки имели наибольший процент мигрантов (21,4% и 15,7% соответственно). При этом, если говорить про долю мигрантов по отношению к жителям отдельных стран, то наиболее высокой она окажется в государствах Ближнего Востока: 93,9% в ОАЭ, 80,6% в Катаре и 71,3% в Кувейте[20]. События 2022 года породили широкую волну миграции из Украины, России и Беларуси. По данным ООН, около 8 млн украинцев уехали за границу (где-то 1 млн вернулся), еще 5,4 млн относятся к внутренне перемещенным лицам[21]. На этом фоне объем новой эмиграции из России выглядит менее значительным, причем на 2020 год она считалась третьей страной (после Индии и Мексики) по объему уехавших и выехавших, имея 12 млн мигрантов и «произведя» за все предыдущие годы 11 млн эмигрантов[22].

 

Кем являются уехавшие россияне?

Одно из первых исследований группы Outrush, проведенное 27 марта — 4 апреля 2022 года на основе анкетирования наиболее активных в социальных медиа релокантов, показывает, что это в основном молодые люди 20–40 лет, 80% из которых имеют высшее образование, занятые преимущественно предпринимательством и интеллектуальным трудом. Большинство — политически активные люди с достаточно высоким уровнем доходов и не имеющие несовершеннолетних детей, опасающиеся преследования за свои взгляды. 60% заявили о готовности учить местный язык, что свидетельствует о планах интегрироваться. Для 58% выбор страны пребывания оказался случайным[23].

Параллельно в марте — мае 2022 года исследовательская группа After24 (А. Кулешова, Е. Чигалейчик, В. Баранова, В. Подольская, Г. Стукалин и Т. Чернов) сосредоточилась на изучении релокантов в Армению и Грузию. Ряд показателей схожи, например, в этой выборке большинство респондентов также имели высшее образование и представляли собой молодое и экономически активное население (27% родились в 1980-х годах и 59% — в 1990-х). Значительное количество работали в IT (46%), а также арт-индустрии (14%) и сервисной сфере (8%). 86% респондентов назвали свой отъезд спонтанным или скорее спонтанным, 81% говорили, что чувствовали себя особо встревоженными накануне отъезда, однако после переезда стали ощущать себя спокойнее. То есть это достаточно молодое и экономически активное население, у 70% имелся постоянный партнер, а дети — у 18%. Несмотря на множество причин отъезда, выделяются три ключевые: недовольство внешней политикой, тяжелая психологическая ситуация в обществе и страх закрытия границ[24].

Более детальное исследование этой волны Outrush провела в августе — начале сентября 2022 года. Порядка 16% вернулись в Россию, правда, назвали это решение временным — для завершения дел (о субъективном взгляде тех, кто принял решение остаться, см. статью М. Корольковой). Остальные отмечали падение уровня доходов, однако при этом уровень оптимизма относительно собственных перспектив даже вырос. Высокие оценки получил и уровень гражданского активизма на местах (22% опрошенных подтвердили участие в волонтерских проектах за последние три месяца), и уровень доверия к оставшимся россиянам (более 50%). Другими словами, эти данные скорее отвергают тезис о расколе. В целом не оправдались и изначальные страхи относительно дискриминации (хотя ситуации в различных странах, естественно, различались). Общий уровень доверия к людям, наоборот, вырос с 46% до 61% (в то время как в России он составляет 28%)[25]. Как отмечали исследователи в начале 2023 года, параллельно зафиксировано непонимание между новой волной эмиграции и старыми диаспорами, связанное как с отношением к происходящим событиям, так и с различиями в политических взглядах: новые релоканты в большей степени воспринимают феминистскую повестку, склонны проявлять терпимость к этническим, сексуальным и расовым группам, а также придерживаются деколониальных взглядов на Россию[26].

 

Глобальные россияне

Обратим внимание и на терминологию, используемую для обозначения уехавших. Учитывая причины отъезда, мы полагаем вполне допустимым называть их эмигрантами, то есть акцентировать политическую составляющую. За последнее десятилетие российское государство в большей степени использует термин соотечественники, призванный подчеркнуть общность России и ее диаспоры, превратив ее в полезный ресурс гуманитарного вектора внешней политики. Показательна недавняя статья замглавы Россотрудничества Дмитрия Поликанова, который не использует это понятие по отношению к уехавшим, однако настойчиво призывает коллег и подчиненных вопреки предубеждениям работать «с этими людьми»[27]. Сможет ли российское государство удержаться от разделения на «правильных» и «неправильных» представителей диаспоры — покажет время. Понятие релоканты, менее политически нагруженное, на наш взгляд, отражает именно характер пространственного перемещения и неопределенность, может быть, временность. При этом оно не выводит символически уехавших из общего числа россиян.

Я бы предложил задуматься о другом термине — глобальные россияне, поскольку многие уехавшие оказываются частью именно транснационального мира. Они физически уехали, осваиваются в других странах, но в той или иной степени ментально, социально и даже экономически не порывают полностью с Россией. Эта промежуточность указывает прежде всего на пространственный разрыв, который, однако, не означает полного разъединения. Скорее наоборот: находясь за рубежом, даже наиболее ярые критики российских властей, вроде как намеренно дистанцирующиеся от них, интеллектуально оказываются сильно связаны с Россией, всецело отдаваясь — пусть во многом риторической — борьбе за общее будущее. Как бы парадоксально это ни звучало, ненасильственное сопротивление (что уехавших, что оставшихся) также является формой именно гражданского участия, а значит, наверное, может быть осмыслено и как проявление республиканской добродетели, если отъезд оказался физическим перемещением, а интеллектуально человек продолжает в той или иной степени жить жизнью России.

Имеющиеся социологические исследования также позволяют углубить понимание транснационального характера глобальных россиян. По данным исследования группы Outrush (август — сентябрь 2022 года), 90% уехавших продолжали интересоваться российской повесткой и лишь 60% погружались в местную[28]. Почти половина говорила о сильной эмоциональной привязанности к России и только четверть — к новой стране. Однако эти данные было бы излишне рассматривать сквозь призму образа «тоскующих эмигрантов»: 48% начали учить местные языки, а 70% говорили о возможности остаться за рубежом как минимум на ближайший год.

Я бы не смотрел на эти числа как на однозначные свидетельства конкретного выбора. В условиях чрезвычайного положения они в большей степени фиксируют именно промежуточность положения, но это та промежуточность, которая может обрести собственные социальные формы, а значит, стать регулярной. И обратно: совершенно неудивительным образом Z-повестка, призывающая к сплочению перед «лицом внешней угрозы», сама и производит раскол, поскольку требует единства в мыслях и действиях, что сильно, на мой взгляд, напоминает риторику ряда ультраправых режимов XX века. Образ «предателей» нацелен на обесценивание критики российских политических порядков, ложным образом выставляя ее в качестве «критики России».

Транснациональная инфраструктура глобальных россиян

В формировании современной эмиграции не стоит принижать роль социальных сетей. В определенной степени она и производится особым информационным пространством, где вынужденно вступает в диалог и с оставшимися, и с украинцами. Уехавшие действительно обладают правом на свободу высказывания, в то время как удел оставшихся, по моему мнению, — как минимум осмотрительность, ведущая к шептанию и перманентному бормотанию (хотя даже и в этой позиции можно обрести моральное достоинство, как продемонстрировал Сергей Зенкин в концепции «заложника»)[29]. Однако вынужденный переезд — для многих событие травматичное. 55% респондентов говорили социологам из Outrush, что испытывают грусть, а 39% — депрессию[30]. Потому пространство соцсетей нередко становится местом невротических высказываний, свидетельствующих о срыве языка (см. интервью с Е. Иваницкой). Это смутно напоминает мне события Первой мировой, когда современники также говорили о «невыразимости» текущего конфликта.

Однако я бы воздержался от тезиса о бесплотности эмигрантских дискуссий в интеллектуальном плане. Свободно говорить и думать — надо учиться. Что известные СМИ («Republic»*, «The Moscow Times» и пр.), что отдельные интеллектуальные проекты (например, «Re: Russia» или «Polse. Media») как раз и являются местами, где публичный язык оттачивается и совершенствуется. В качестве опыта философского осмысления можно привести сборник «Перед лицом катастрофы»[31], который стал вполне полноценной заявкой на «Вехи XXI века». Или возьмем все те же неумолкаемые споры о вине и ответственности, где одни порой слишком много берут на себя, а другие, наоборот, вгоняют в вину остальных. Эта полемика в конечном счете видится вариантом более вечной темы «человек и система», столь значимой для европейской культуры XX века. Фиксируемое социологами чувство стыда, по меткому замечаю Олега Аронсона, является значимым «общим чувством», которое отсылает одновременно и к неспособности действовать, и к чувству коллективной вины[32].

Несомненно, российская эмиграция представляет собой гетерогенное, разношерстное сообщество, которое обладает достаточно высоким уровнем самоорганизации по повседневным вопросам и представлено публично (см. подробнее исследование А. Бучацкого, Д. Дворцовой и др., а также статью К. Антоновой, А. Дубровиной и О. Якимовой). После 24 февраля возможности быстрой легализации за рубежом резко сократились (см. интервью с О. Молчановым). «Покупка паспорта» (гражданство в обмен на инвестиции) осталась возможной для россиян лишь в трех странах — Турция, Египет и Вануату. Два других «окна возможностей» — программы натурализации, существующие в ряде стран (см. интервью с З. Ханиным об опыте Израиля), что ведет к мобилизации этничности, или программы виз для «цифровых кочевников», то есть платежеспособных людей, имеющих «удаленный» доход, чей переезд выгоден, поскольку повышает совокупный спрос в стране пребывания. Наличие удаленной работы в российских и зарубежных компаниях также является значимым позитивным фактором для адаптации релокантов за рубежом (см. статью Е. Чимирис и др.), что указывает как на преимущества участия в транснациональных экономических связях, так и на необходимость смотреть на российскую эмиграцию именно как на транснациональный феномен (см. также интервью с К. Роппельт о релокации бизнеса).

Естественно, институциональное измерение российской эмиграции требует дальнейшего изучения, поскольку предполагает учет достаточно гетерогенной структуры институтов. Это могут быть учреждения по адаптации принимающих стран — государственные (например, «дома репатриантов» в Израиле) или частные (американский академический фонд для гуманитариев «Global Russian Academy»); «русские дома» Россотрудничества (в частности, известно, что в Дании, Сербии и Турции они оказывали содействие в адаптации); фонды и НКО «старой» эмиграции (например, Фонд Немцова); СМИ, издательства и другие структуры, поддерживающие интеллектуальную деятельность; бизнес-структуры; локальные коммуникационные проекты (в частности, «плов-пати» в Киргизии)[33] или точки притяжения эмигрантского сообщества (от кафе до русскоязычных книжных магазинов). Отдельная тема — структуры политиков-эмигрантов. Этот перечень не претендует на полноту, но даже он свидетельствует, что глобальные россияне — это далеко не дисперсное множество людей, не имеющих связи друг с другом.

 

Контуры будущего

Массовая эмиграция может рассматриваться как потеря для России лишь в краткосрочном и, вероятно, среднесрочном периодах. В действительности многие не только сохраняют те или иные связи, но и готовы вернуться при изменении политической обстановки. Наработанные ими опыт, знания и компетенции могут оказаться востребованы при задаче проведения коренных реформ. Те, кто обживутся в принявших странах, также будут готовы к тем или иным форматам сотрудничества. В любом случае нынешняя эмиграция пополняет российскую диаспору, однако причины отъезда должны заставить государство и его ответственные ведомства (в частности, Россотрудничество) отказаться от ставшего традиционным подхода к глобальным россиянам как к выгодному ресурсу. Политизация культурной близости и раньше вредила российской внешней политике, поскольку автоматически вела к бессмысленным конфликтам и отталкивала тех, кто для себя разделяет культуру и российское государство. Как показывают последние концептуальные разработки лиц, непосредственно ответственных за развитие гуманитарного сотрудничества, обе обозначенные проблемы остаются за пределами рефлексии[34].

Я могу в полной мере согласиться с философом Михаилом Немцевым, что «прямо сейчас происходит изобретение новых способов самоидентификации с Россией и с „российским“. Причем обсуждение этих (само)идентификаций происходит в единой виртуальной среде». И проблема тут не только в интенсивных дискуссиях, производящих «политизацию принадлежности — самого опыта жизни в России и различных форм (не)участия в российской жизни»[35]. Под вопрос ставится производившаяся на протяжении многих лет эквивалентность между России как страной и политической системой. Более того, под ударом и другая базовая интуиция для любого политического национализма — связь между территорией и политической лояльностью. «Быть с Россией» и «быть на территории России» — не одно и то же. Для сотен тысяч человек сегодня очевидно, что первое возможно без второго. Теперь это требует своего смыслового развития и символического выражения.

Сама оппозиция «оставшиеся vs уехавшие», несмотря на всю показную очевидность, должна быть осмыслена как политизированный конструкт, а потому попасть в категорию проблемных. Например, историк Дмитрий Дубровский* указал на ее ложность при обсуждении проблем выживания современной российской науки[36]. Естественно, он не одинок в критике этого раскола. Аналитическое эссе Д. Руденкина, где отъезд ученых связывается с проблемой существования российской науки, находится в этой же логике. Но в случае затягивания конфликта раскол будет лишь нарастать, причем при полной поддержке Z-активистов. О готовности идти этим путем, превращая в инструмент память об убитых солдатах, недвусмысленно писал в июне 2023 года бывший президент Дмитрий Медведев: «Доморощенные аналитики „из бывших“ <...> не могут, да и не хотят понять одной простой истины. Россия сегодня — совсем другая страна по сравнению с довоенным периодом. Лидеры, партии и правительства приходят и уходят. А вот память и скрепленные кровью ценности остаются очень надолго»[37].

И последнее. Наверное, главной ошибкой «первой волны» русской эмиграции, сформировавшейся после Гражданской войны, было парализующее одновременное переживание своего «великолепного» прошлого и ожидание «скорого краха коммунистического режима». Сегодня первое очевидным образом невозможно (для эмигрантов, наоборот, характерна критическая рефлексия и переосмысление всей истории постсоветской России в целом), а вот на вторые грабли могут и наступить. Соответственно, задачей глобальных россиян, как мне видится, становится не только «думать о судьбах России», но и очерчивать свое собственное место в мире, выискивая все новые институциональные, сетевые и символические способы своего воспроизводства, несводимые лишь к узким локальным сообществам. Если глобальные россияне не состоятся как реальный транснациональный субъект, то и их влияние на будущее России будет ничтожным.

 

---

* Данная статья является личным мнением автора. Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.

[1] Бирюков Н.И., Сергеев В.М. Становление институтов представительной власти в современной России. М. : Агентство «Издательский сервис», 2004.

[2] Понятие «духовность» отсылает к отношению человека с Богом, а потому это понятие вряд ли стоит использовать в данном контексте. Впрочем, как заметил философ Л. Фишман, идеологема «духовные скрепы» как раз и пытается выразить недостаток социальной связности и социального капитала в российском обществе (См. Фишман Л.Г. Поможет ли «духовность» российскому капитализму? // Полития. 2013. № 2. С. 119–128). Понятие «идеология», в свою очередь, отсылает к желаемому образу политического будущего. Логически люди могут разделять общие патриотические чувства, однако иметь совершенно разные представления о надлежащем устройстве страны и модели ее развития.

[3] Грин С., Робертсон Г. Кто здесь власть? Граждане, государство и борьба за Россию. М. : Corpus, 2021. С. 149.

[4] Будрайтскис И. Мир, который построил Хантингтон и в котором живем все мы. М. : Циолковский, 2020.

[5] Архангельский А. Называть зло по имени // Перед лицом катастрофы / под ред. Н. Плотникова. Берлин: LIT Verlag, 2023. С. 19–26.

[6] Гельман В. Авторитарная Россия. Бегство от свободы, или Почему у нас не приживается демократия. М. : Альпина, 2021.

[7] Гудков Л., Зоркая Н., Кочергина Е., Пипия К. Постсоветская молодежь: предварительные итоги. М. : НЛО, 2023. С. 122–123, 286–296.

[8] Здесь и далее * означает юридическое или физическое лицо, признанное в РФ СМИ, выполняющим функции «иностранного агента».

[9] Касянчук Д. Сколько россиян в 2022 году уехало из страны и не вернулось // The Bell*. 30.12.2022. URL: https://thebell.io/skolko-rossiyan-v-2022-godu-uekhalo-iz-strany-i-ne-vernulos (данный материал создан и распространен средством массовой информации, признанным выполняющим функции «иностранного агента»).

[10] ICMPD Migration Outlook. International Center for Migration Policy Development. URL: https://www. icmpd.org/file/download/59104/file/230215_ICMPD_Migration_Outlook_EasternEuropeCentralAsia_2023_final.pdf.

[11] См. Outrush. URL: https://outrush.io.

[12] Киселева М., Сафронова В. Новые российские эмигранты. Кто они, сколько их и куда уехали? // ВВС News. Русская служба новостей. 25.05.2023. URL: https://www. bbc.com/russian/features-65686712.

[13] URL: https://t.me/Sladkov_plus/6581.

[14] URL: https://t.me/wargonzo/11433.

[15] URL: https://t.me/dshrg2/28.

[16] URL: https://t.me/dshrg2/101.

[17] Российское юридическое лицо, признанное выполняющим функции «иностранного агента».

[18] Эмиграционные настроения и отношение к уехавшим из России // Левада-Центр. 07.03.2023. URL: https://www. levada.ru/2023/03/07/emigratsionnye-nastroeniya-i-otnoshenie-k-uehavshim-iz-rossii (данный материал создан и распространен организацией, признанной выполняющей функции «иностранного агента»).

[19] World Migration Report 2022. UN Migration. URL: https://worldmigrationreport.iom. int/wmr-2022-interactive.

[20] Key Facts about Recent Trends in Global Migration. Pew Research Center. 16.12.2022. URL: https://www. pewresearch.org/short-reads/2022/12/16/key-facts-about-recent-trends-in-global-migration/.

[21] Ukraine Crisis 2022-2023: 1 Year of Response. UN Migration. URL: https://www. iom. int/sites/g/files/tmzbdl486/files/documents/2023-02/IOM_Ukraine_Regional_Response-1_Year_Special_Report.pdf.

[22] World migration report 2022. Roscongress. 06.02.2023. URL: https://roscongress.org/en/materials/doklad-o-migratsii-v-mire-2022.

[23] Большой исход: портрет новых мигрантов из России // Outrush. URL: https://outrush.io/report_march_2022.

[24] «Мы до обеда уже знали, что уедем». Портрет российской эмиграции-2022 на примере оказавшихся в Армении и Грузии // Republic*. 17.08.2022. URL: https://republic.ru/posts/104819 (данный материал создан и распространен средством массовой информации, признанным выполняющим функции «иностранного агента»).

[25] Камалов Э., Сергеева Э., Завадская М., Костенко Н. Полгода в эмиграции: как изменилась жизнь новых российских эмигрантов // Outrush. URL: https://outrush.io/report_september_2022.

[26] Костенко Н., Завадская М., Камалов Э., Сергеева И. Российская ризома: социальный портрет новой эмиграции // Re: Russia. 11.01.2023. URL: https://re-russia.net/expertise/045.

[27] Поликанов Д.В. Роль «мягкой силы» в международных отношениях: современный российский опыт и перспективы // Российский совет по международным делам. 17.04.2023. URL: https://russiancouncil.ru/analytics-and-comments/analytics/rol-myagkoy-sily-v-mezhdunarodnykh-otnosheniyakh-sovremennyy-rossiyskiy-opyt-i-perspektivy.

[28] Камалов Э., Сергеева Э., Завадская М., Костенко Н. Указ. соч.

[29] Зенкин С. Ремесло заложника // Перед лицом катастрофы / под ред. Н. Плотникова. Берлин: LIT Verlag, 2023. С. 27–34.

[30] Камалов Э., Сергеева Э., Завадская М., Костенко Н. Указ. соч.

[31] Перед лицом катастрофы. Сб. ст. / под ред. Н. Плотникова. Берлин: LIT Verlag, 2023.

[32] Аронсон О. Стыд как общее чувство // Перед лицом катастрофы. Сб. ст. / под ред. Н. Плотникова. Берлин: LIT Verlag, 2023. С. 13–17.

[33] Хоперская Л. Релоканты из России в условиях СВО: киргизский пример // Российский совет по международным делам. 03.03.2023. URL: https://russiancouncil.ru/blogs/l-khoperskaya/relokanty-iz-rossii-v-usloviyakh-svo-kirgizskiy-primer.

[34] Поликанов Д.В. Указ. соч.

[35] Немцев М.Ю. О понятии «эмиграция» — сейчас (заметка) // Историческая экспертиза. 2023. № 1. С. 28.

[36] Дубровский Д.* Почему я уехал, или «заметки постороннего» // Историческая экспертиза. 2023. № 1. С. 15–19 (материал создан и распространен российским физическим лицом, признанным выполняющим функции «иностранного агента»).

[37] URL: https://t.me/medvedev_telegram/334.