«Конфликт и солидарность». Как конфликт России и Украины проецируется на общественное мнение россиян

Теория конфликта говорит, что общий враг и агрессия сплачивают, укрепляют солидарность. Но если в обществе уже есть противоречия, то конфликт может расколоть его на группы, которые сплачиваются вокруг своих символов и флагов. После 24 февраля 2022 года в российском обществе есть обе линии: и солидаризация, сплочение, и раскол, рост интолерантности к другому.

Статья подготовлена по материалам секции «Конфликт и солидарность», прошедшей в рамках XII Грушинской социологической конференции (23—27.05.2022; директор секции — М. О. Макушева) [1]. Она носит в большей степени публицистический характер. Ее цель в том числе — зафиксировать ряд наблюдений и гипотез специалистов, которые еще предстоит проверить.

Материал затрагивает три вопроса:

• Можно ли говорить о солидаризации российского общества в ситуации конфликта с Украиной? Что сегодня сплачивает людей?
• По каким линиям проходит раскол? Что разделяет людей?
• Какова динамика мнений, влияет ли ­что-то на изменение позиций?

Согласно данным различных исследовательских агентств и инициативных групп, доля поддерживающих решение о начале спецоперации колеблется в пределах 60—75 % опрошенных, тех, кто не поддерживает — 15—25 %.

Вокруг этих данных ведется широкая дискуссия — о валидности опросного метода в ситуации конфликта и корректных интерпретациях этих данных, об этичности исследований и (не)предвзятости исследователей.

Не абсолютизируя этих цифр, попробуем посмотреть на скрывающиеся за ними социальные эффекты, проявляющиеся в ситуации конфликта.

Эффект большинства и «императивная солидарность»

Сегодня по данным опросов ВЦИОМ можно заметить, что поддержка СВО доминирует в информационном контексте, в который погружена большая часть населения: 60 % опрошенных чаще слышат от окружающих их людей слова в поддержку спецоперации, 11 % — против; 58 % чаще всего видят поддержку операции в СМИ, интернете, соцсетях, 9 % — против.

Для человека характерно опасаться осуждения, изоляции — потому мы склонны присоединяться к доминирующей точке зрения. Человек с меньшей вероятностью выскажет свое мнение на ту или иную тему, если чувствует, что находится в меньшинстве.

Об этом эффекте говорили задолго до эпохи изучения общественного мнения: в 1856 г. Алексис де Токвиль в «Истории Французской революции» писал, что, боясь изоляции, люди присоединялись к большинству, даже не изменяя своих мыслей. Наиболее известный эффект из этой области — «спираль молчания». Согласно Элизабет Ноэль-­Нойман, предложившей метафору «спирали», «все проявления общественного мнения объединяет их связь с угрозой изоляции для индивида. Там, где индивид не может свободно высказываться или поступать по собственному усмотрению, а должен учитывать воззрения своего окружения, чтобы не оказаться в изоляции, мы всегда имеем дело с проявлениями общественного мнения» [2]. Исследовательница описывают ситуацию, сложившуюся в период студенческих волнений в Германии в конце 1960-х — начале 1970-х годов и натолкнувшую ее на описанную гипотезу. Сторонники СПГ (Социал-­демократической партии Германии) и ХДС/ХСС (Христианско-­демократического союза и Христианско-­социального союза Германии) могли быть равны численно, но не одинаковы по энергии, воодушевлению, с которым они демонстрировали свои убеждения. Например, люди со значками СПГ были более заметны и создавали иллюзию доминирования. Тот, кто был убежден в правильности новой восточной политики (сторонники СПГ), чувствовал, что все одобряют его мысли. Потому еще громче выражал свою точку зрения. Те, кто отвергал новую восточную политику (сторонники ХДС), чувствовали себя в меньшинстве и отмалчивались. И так — как по спирали — одни становились сильнее, другие исчезали из поля зрения [3]. Данную модель нельзя абсолютизировать, но эффект получил многократные подтверждения. И можно с уверенностью говорить, что он работает сегодня, причем сразу в двух «лагерях» конфликта — среди сторонников и среди противников. Наша потребность избегать осуждения универсальна, но наше окружение — отличается.

Конфликт накладывает отпечаток: повышается потребность чувствовать себя частью группы (этот эффект хорошо изучен в антропологии и эволюционной психологии, о нем пишет, например, Робин Данбар [4] ). Чем больше внешней угрозы, тем сильнее потребность в принадлежности, согласии, чувстве опоры («я среди своих»).

Также часть исследователей, принимавших участие в дискуссии, говорит о трансформации российской политической системы и общества в ситуации конфликта. Если между обществом и государством ставится знак равенства, то от человека требуется полная солидарность с целями последнего по модели «не поддерживаешь государство — значит, ты против общества», что оказывает давление на каждого.

Временна`я перспектива конфликта

Лейтмотивом в разговоре специалистов проходит мысль, что как солидарные со спецоперацией, так и ее противники неоднородны, не составляют единой группы, а сама ситуация крайне подвижна. Солидаризацией мы называем объединение в моменте людей с разными мотивами. В динамике одни мотивы будут усиливаться, другие — угасать. Зафиксированными, вероятно, останутся только «ядерные» группы сторонников и противников.

Напряжение, ощущение принципиальности момента, драматизм, возникшие в момент начала конфликта, постепенно ослабевают. Границы первоначального раскола и ситуативной солидаризации меняются, конфликт рутинизируется, начинает восприниматься как картинка в телеэфире или телеграм-­ленте, разговоры и обсуждения постепенно стихают и замещаются прежней бытовой жизнью, на первый план выходят прежние различия.

В острой фазе конфликта проявляется, в терминологии философа и политического теоретика Джоди Дин [5], аффективная солидаризация на уровне чувств, симпатий, сопереживания. Она выражается, например, в лентах комментариев под роликами с фронта: «спасибо, мальчики», «мы с вами!» и так далее. Аффективная солидаризация непродолжительна, ей на смену должна приходить солидаризация с целями и ценностями (конвенциональная). С ней картина более сложная — так как сложно и неоднородно общество. На сегодня общие, принимаемые большинством рациональные идеи о целях СВО пока не проявлены. На момент начала операции и в первые месяцы общественное мнение видело разные ее цели: защитить население ДНР и ЛНР, не дать Украине разместить военные базы НАТО и т. д. Риторика власти в ситуации конфликта трактуется по-разному. Говоря о солидарности и поддержке, важно более точно определить, с чем именно, с какими целями солидаризируются люди, что для них означают «денацификация и демилитаризация».

На Ваш взгляд, что должно стать результатом
специальной военной операции России на Украине?

(закрытый вопрос, не более 5 ответов, в % от всех опрошенных,
представлены топ-5 наиболее популярных ответов)

Также на солидаризацию и поляризацию влияют параллельно два фактора — ценностный и экономический. Наряду со «сплочением вокруг флага» и ростом нетерпимости к носителям иных политических взглядов общество переживает экономическую угрозу. Экономическая логика может вступать в конфликт с политической, опасения за экономическое благополучие может влиять на отношение к операции.

Поддержка власти и поддержка СВО

Поддержка военной операции оказывается тесно связана с поддержкой власти. Хотя выделяется определенная доля тех, кто симпатизирует президенту РФ и не поддерживает его решение о начале спецоперации, она невелика.

В большинстве случаев, если человек поддерживает президента, он поддерживает и операцию. Это в принципе характерно для общественного мнения в последние годы — часть общества могла критиковать власть по вопросам внутренней политики, но поддерживать внешнеполитический курс В. Путина.

Исследовательское агентство «Russian Field» приводит интересные данные. При ответе на вопрос о поддержке военной операции 68 % склоняются к поддержке. При ответе на вопрос о поддержке продолжения операции или начале мирных переговоров за переговоры — 39 % опрошенных. Но на вопрос «Если Владимир Путин завтра подпишет мирное соглашение и остановит военную операцию, Вы поддержите или нет такое решение?» 67 % отвечают «поддержу».

В ситуации неопределенности, когда не вполне понятно влияние того или иного решения на жизнь человека, он склонен поддерживать или не поддерживать то, что ему уже знакомо, о чем он имеет представление. В данном случае — власти страны. Это позволяет предположить, что за поддержкой СВО (даже у людей, которые не вполне понимают цели спецоперации) во многом стоит доверие президенту.

Разное восприятие спецоперации

Со стороны критиков СВО часты отсылки к тому, что согласие с ней большинства свидетельствует о распаде морального консенсуса, который для российского общества долгое время выражался в формуле «лишь бы не было вой­ны».

Однако участники дискуссии отмечают следующее: не вполне справедливо говорить, что люди, поддерживающие спецоперацию и выступающие против нее, говорят об одном и том же предмете, применяют свои моральные принципы к одному и тому же. Схожая ситуация наблюдалась во время первой и второй чеченских вой­н: во второй вой­не Ичкерия воспринималась как нападающая сторона, а Россия — как защищающаяся. Архивные данные, собранные в период первого и второго конфликтов, не вполне сопоставимы из-за разных формулировок вопросов, но тенденцию можно увидеть.

Если в целом говорить о решении использовать российскую армию в Чечне, одобряете ли Вы это решение?*

(закрытый вопрос, один ответ, в % от всех опрошенных, январь 1995 г.)

Как Вы считаете, сейчас следует продолжать наступление федеральных войск в Чечне или начать мирные переговоры с руководством Чечни?*

(в % от всех опрошенных, июль 1999 г.)

* Данные регулярных общероссийских опросов ВЦИОМ «Экспресс» и «Спутник».

Там, где одни сегодня видят наступательную операцию, другие — защиту от внешней агрессии (движение блока НАТО, потеря влияния на территориях, которые воспринимаются по идентичности как свои). При этом и те и другие могут сходиться во мнениях относительно недопустимости развязывания военных конфликтов. Это также линия, по которой проходит раскол между сторонниками и противниками СВО.

Реакция на санкции и риторику противников

Ряд данных указывает на то, что российское общество болезненно воспринимает критику политики страны извне и санкции, в особенности в гуманитарной сфере: по данным ВЦИОМ, 90 % опрошенных считают, что против России ведется информационная вой­на, не поддерживает это мнение 4 %. У россиян стало превалировать ощущение недоброжелательности к ним со стороны жителей стран Запада.

Как, по Вашему мнению, европейцы относятся к россиянам?*

(закрытый вопрос, один ответ, % от всех опрошенных)

Также, по данным опросов, большинство считает несправедливыми действия в отношении спортсменов — отстранение от участия в соревнованиях.

После начала Россией специальной военной операции в Украине некоторые международные спортивные организации отстранили российских спортсменов от участия в международных соревнованиях. Скажите, Вы знаете, ­что-то слышали об этом или слышите впервые?*

(закрытый вопрос, один ответ, в % от всех опрошенных)

*Данные регулярных общероссийских опросов ВЦИОМ «Экспресс» и «Спутник».

Особенно важен вопрос о так называемом кэнселинге (отмене) русской культуры и случаях русофобии, о чем становилось известно из СМИ или личных контактов. Это формирует серьезные обиды. Исследователи отмечают, что в интервью конца 1990-х годов социологи уже фиксировали: чувство обиды способно формировать «обиженный патриотизм», усиливать сплоченность вокруг страны.

Эта повестка уже сегодня повлияла на позиции тех, кто изначально был критически настроен в отношении спецоперации. Часть критиков (сложно оценить эту долю количественно) если не солидаризировалась с российской властью, то как минимум перестала ощущать единство с Западом. В общественном мнении появился сюжет: «Запад показал свою непорядочность». Возникла обида на непоследовательность, ­где-то — на лицемерие прежних партнеров.

Дистанцирование и конфликт повседневности с экстраординарностью

В последние годы часто звучал тезис о социально-­политической апатии российского общества — этим понятием публицисты характеризовали погруженность в повседневную жизнь и желание дистанцироваться от политики. После 24 февраля можно было ожидать «конца апатии», наступления новой реальности, которая вовлекает в себя всех.

На деле часть общества оказалась, по самоощущениям, в центре пожара. Люди продолжают жить в своей обыденности и ощущать противоречия между будничным фоном и новостными лентами, своими бытовыми проблемами и тем, что заботит других на фронте. Задается вопрос: «Имеем ли мы на это право?».

Для части россиян конфликт остался телевизионной картинкой, репортажем в новостной ленте, которые живут лишь несколько часов после того, как гаснет экран. Часть стремится дистанцироваться от неопределенности, не формировать собственного отношения к происходящему, так как это серьезное испытание.

«Поуехавшие», «хорошие русские», отмена российской культуры.
Раскол среди противников

Параллельно с разделением на сторонников и противников в каждом из «лагерей» происходят внутренние расколы. Внутри городского образованного класса намечаются новые расколы, ищутся ответы и делается часто вынужденный выбор — оставаться или уезжать. Колебания этого класса, по меткому замечанию участника дискуссии, передаются всему обществу, находят отражение в бурных обсуждениях уехавших и оставшихся. Стоит отметить, что группа, для которой отношение к СВО стало моральным выбором, — это еще и наиболее медийно активная среда.

Уезжает меньшинство, большинство остается. Внутри групп происходят расколы, обсуждается правильность разных выборов. Отношение к военным действиям описывается в категориях этического выбора. Человека побуждают занять определенную позицию и заявить о ней. Отсутствие заявления равно безразличию.

Радикализация риторики внутри группы противников СВО, проведение внутренних делений, попытки «навязать» персональную ответственность и вину каждому заставляют часть противников отстраняться. Они не солидаризируются с российской властью, но и не испытывают солидарности с лидерами протеста. Противоречия раскалывают и эмиграцию — ярким проявлением этого стала дискуссия о «хороших русских».

Подводный камень в дискуссии в антивоенном движении — определение «чужого», «врага». Оно приводит к необходимости ответить на вопрос об ответственном за начало конфликта. Виноват ли в нем только Владимир Путин? Владимир Путин плюс члены Совета Безопасности, плюс все депутаты Государственной Думы, плюс Совет Федерации, плюс все госслужащие, плюс все граждане Российской Федерации? В этом вопросе пока нет консенсуса. А без ответа невозможно полноценное объединение.

Конфликт поколений

Данные опросов показывают зависимость отношения к военной операции от возраста: чем моложе респонденты, тем чаще они выступают против СВО. Исследователи, работающие с молодежью, а также преподаватели в вузах, отмечают, что в первые недели заметили в среде молодых людей непонимание и страх — ощущение сбоя программы жизни, картины мира, представлений о себе и о стране. Молодые люди в ряде случае сталкивались с серьезными внутрисемейными конфликтами.

На это влияет комплекс факторов. Один из них — меньшая погруженность молодых людей в тот контекст, к которому апеллируют сторонники. Например, по данным ВЦИОМ, около трети молодых людей не знают, что такое НАТО.

Молодежь — группа, наиболее интегрированная в международный контекст и наиболее остро переживающая разрыв связей и закрытие ряда возможностей — карьерных, образовательных, потребительских. Многие молодые люди оказались в ситуации, когда лидеры мнений, на которых они ориентировались, осуждают страну, из которой они не могут уехать. Это приводит к пересмотру идентичности. Возникает лакуна, вакуум героев.

Также показательно, что люди до 35 лет по данным опросов больше опасались санкций и ухода с рынка зарубежных брендов. Это не раз становилось предметом критики — молодежь описывалась как легкомысленная и ценящая потребление больше независимости. Однако стоит учесть, что молодые потребители остаются без знакомых с детства вещей и действительно могут быть напуганы или подавлены этой перспективой. При этом для них нет ценности потребительской независимости, а есть ценность конкуренции хороших идей и продуктов, рынка, на котором ты свободно можешь выбирать лучшее.

При этом молодежь неоднородна, эта среда переживает наиболее острые конфликты, групповые идентичности начинают фрагментироваться. Векторы, по которым проходят расколы, отличаются. Ранее это было отношение к мигрантам, новой этике, гендерным вопросам, меньшинствам. Сегодня отношение к СВО — главная точка раскола.

Защитные механизмы

На переживание текущего конфликта влияет предшествующий ему опыт пандемии. И нынешний конфликт, и предшествующий стресс заставляли нас переживать тревогу, чувство утраты контроля, невозможности изменить ситуацию. Это создает ряд эффектов, связанных с психологической защитой. Один из них — рост значимости лояльности к своей группе. Другой — образ врага, и он эксплуатируется с обеих сторон конфликта.

Еще один механизм связан с ожиданиями от будущего. На фоне алармизма экономистов ряд исследований показывает сохранение или даже рост оптимизма населения в отношении будущего страны. Оптимизм в ситуации конфликта, по оценкам психологов, нужен для поддержания позитивной самооценки группы. И он сопряжен с поляризацией. Исследования института психологии РАН демонстрируют, что одними из главных предикторов оптимизма выступают доверие к президенту, лояльность к своей группе и идентификация со своей страной.

Оценка будущего страны

(средние значения по 5-балльной шкале от 1 — мрачное, до 5 — светлое,
данные по молодежи 18—34 лет) [6] 

Этот оптимизм влияет на перспективы развития ситуации. Сегодня с конфликтом связаны надежды на то, что изменится общество, мы выстроим более эффективную экономику, новые отношения между гражданами и властью. Поддержка СВО для части общества выглядит как поддержка «драйва», изменений, призрака перемен, образа великой страны. Эти ожидания — как ответ на кризисную ситуацию — в дальнейшем важно оправдать.

Лейтмотивом в дискуссии проходит мысль о недопустимости поспешных генерализаций в ситуации, когда все быстро меняется. Это создает риски упрощения понимания реальности, научной мысли, социологии.

Проблему составляет также то, что социальная наука не свободна от ценностей — ни в фокусировках, ни в языке описания. Исследователи говорят о коммуникационном кризисе и замыкании различных сред, в том числе исследовательских, в контуре «своих», нежелании или невозможности полноценно реконструировать чужую позицию. Описание реальности легко переходит в оценку, научная дискуссия — в спор о ценностях. Остро стоит проблема поиска интонации, которая позволяет социологии остаться экспертным знанием, пространством гипотез, идей.

Положение дел в целом ставит вопрос об идентичности исследователя. Как быть исследователем, находясь в ситуации конфликта? Как интервьюировать человека, транслирующего отличные от твоих взгляды, и затем интерпретировать эти данные? Как быть объективным, анализируя разные позиции, когда считаешь выбор между ними этическим? Вряд ли в социальных науках возможно полностью безоценочное знание. Везде, где речь идет о социальных проблемах, мы имеем ценностный вектор, даем оценку явлению, институту: бедность — это плохо, нетерпимость — это плохо и т. д. Но если мы хотим понять логику, мотивацию другого человека в ситуации конфликта, вряд ли можно сделать это, осуждая и лишая его субъектности.

[1] В дискуссии приняли участие: Виноградов Михаил Юрьевич — президент фонда «Петербургская политика»; Возьмитель Андрей Андреевич — д. с. н., главный научный сотрудник Института социологии ФНИСЦ РАН; Задорин Игорь Вениаминович (в репликах) — к. с. н., заместитель директора Центра коммуникаций атомной отрасли по исследованиям, аналитике и работе с экспертным сообществом, научный руководитель Исследовательской группы ЦИРКОН; Лисицин Дмитрий Владимирович — культуролог, независимый исследователь; Львов Степан Васильевич — к. с. н., директор по стратегическому развитию ВЦИОМ; Макушева Мария Олеговна (директор секции) — к. с. н., генеральный директор ЦСП «Платформа», доцент факультета коммуникаций и медиабизнеса Финансового университета при Правительстве РФ; Нестик Тимофей Александрович — д. психол. н., заведующий лабораторией социальной и экономической психологии Института психологии РАН; Омельченко Елена Леонидовна — д. с. н., директор центра молодежных исследований НИУ ВШЭ; Савин Никита Юрьевич — к. полит. н., доцент факультета коммуникаций, медиа и дизайна НИУ ВШЭ; Фирсов Алексей Владимирович — основатель ЦСП «Платформа»; Юдин Григорий Борисович — к. филос. н., профессор Московской высшей школы социальных и экономических наук.

[2] Ноэль-­Нойман Э. Общественное мнение. Открытие спирали молчания / пер. с нем. ; общ. ред. и предисл. Н. С. Мансурова. М. : Прогресс-­Академия : Весь Мир, 1996.

[3] Ноэль-­Нойман Э. Общественное мнение. Открытие спирали молчания / пер. с нем. ; общ. ред. и предисл. Н. С. Мансурова. М. : Прогресс-­Академия : Весь Мир, 1996.

[4] Bzdok D., Dunbar R. I.M. (2020) The Neurobiology of Social Distance. Trends in Cognitive Sciences. Vol. 24. No. 5. P. 717—733. https://doi.org/10.1016/j.tics.2020.05.016 .

[5]  Dean J. (1995) Reflective Solidarity. Constellations. Vol. 2. No. 1. URL: https://onlinelibrary.wiley.com/doi/abs/10.1111/j.1467-8675.1995.tb00023.x (дата обращения: 01.08.2022)

[6]  N = 1729, онлайн-опрос, ИП РАН; 5—6 апреля 2022 г.