Мужчины и женщины: старение в оптике гендерного подхода*

Про старший возраст в поле гендерных исследований

В гендерных исследованиях в настоящее время доминирует интерсекциональный подход. Его смысл в том, что исследователи рассуждают не столько на уровне универсальных категорий — обо всех мужчинах и всех женщинах, а анализируют, как в комплексной системе властных отношений формируются позиции мужчин и женщин, принадлежащих к различным категориям по признаку класса, этничности, сексуальности и др. Внимание гендерных исследователей, среди прочего, привлекает изучение властных отношений на пересечении возраста и приписанного пола. Таким образом, анализируя социальное положение женщин и мужчин разных возрастных групп, исследователи понимают, что возраст социально сконструирован, как и гендер. Поэтому можно сказать, что существуют нормы, ожидания, в том числе и дискриминирующего характера, которые управляют нашими ролями, действиями и представлениями в качестве мужчин и женщин определенных возрастных категорий — девочек, мальчиков, людей среднего и старшего возраста.

Интерсекциональность как оптика крайне эвристична. Благодаря ей опыт женщин и мужчин старшего возраста в системе властных отношений является самостоятельным объектом исследований. Если мы говорим в терминологии гендерных исследований, то такая оптика называется гендеризацией старшего возраста.

Какие же проблематики, связанные со старшим возрастом, развиваются в гендерных исследованиях? Первая из них связана с гендерными разрывами в продолжительности жизни и старением населения. Старение населения — это глобальный социально-­демографический тренд, который с некоторых пор распространяется и на российское общество. Он связан с общим ростом продолжительности жизни в развитых странах, увеличением численности как пожилого, так и старческого населения. Есть страны-­передовики, есть страны, отстающие с точки зрения этого тренда, но в них сохраняется гендерный разрыв: продолжительность жизни женщин выше, чем у мужчин; численность женщин старшего возраста больше, чем мужчин. В России этот разрыв очень велик: он достигает десяти лет, поэтому многие проблемы, связанные со старением, имеют выраженный гендерный профиль, становясь женскими. В российском контексте внимание исследователей и практиков привлечено к эффектам «недожития» мужчин. Вдовство — в большей степени удел женщин, чем мужчин; таков дисбаланс, вызванный различиями в продолжительности жизни.

Вторая группа проблем актуализирована в связи с исследованиями структуры жизненного пути в современном обществе. Если в обществе сохраняется гендерное неравенство на разных этапах жизненного пути, то и в старшем возрасте они воспроизводятся. Если существует статистически зафиксированный гендерный разрыв в стаже, размере заработной платы, разрыв в квалификации, если существуют гендерные различия в жизни молодых взрослых, кидалтов и других возрастных групп мужчин и женщин, то они проявятся и в старшем возрасте, как в позитивных, так и в негативных последствиях. Один из приоритетов гендерных исследований — различия в опыте старения мужчин и женщин, обусловленные накопленными в ходе жизненного пути ресурсами и уязвимостями.

Третья проблематика связана с предыдущей. Существует структурное неравенство в распределении домашнего труда: женщины гораздо больше вовлечены в практики домашней работы и ухода (во всех возрастах). Так, например, несмотря на относительно новое движение вовлеченных отцов, родительская забота, особенно в отношении детей в возрасте до трех лет, насыщена преимущественно материнскими практиками. В семье основная нагрузка по заботе о пожилых ложится на женщин среднего возраста. Это приводит к синдрому промежуточного поколения, или «поколения сэндвич»[1]. Конечно, речь не может идти обо всех женщинах. Есть люди, не вовлеченные в эту практику, но практики прямой непосредственной заботы и ухода гендеризированы, и это сказывается на том, как стареют мужчины и женщины. Один из приоритетов гендерных исследований — изучение опыта повседневной заботы о пожилых людях.

И последний момент связан с гендерной сегрегацией рынка труда, когда в отдельных профессиях или отдельных экономических отраслях преобладают мужчины или женщины. В обществе сохраняются «гендерные стеклянные стены», то есть виды занятий, которые маркированы как преимущественно мужские или женские. В шахте вы редко увидите женщину, равно редко вы увидите мужчину в роли домашней помощницы, сиделки, медсестры. Социология гендера изучает оплачиваемый труд по уходу за пожилыми в разных контекстах — и на дому, и в учреждениях медицинского, социального и смешанного профиля.

В целом гендерные исследования ставят перед собой задачу осмыслить опыт старения с учетом гендерных различий и опыт заботы о зависимых людях старшего возраста. Это гендеризированный опыт; он может быть крайне тяжелым, неозвученным и нуждается в изучении и публичном внимании. Гендерные исследования продвигают публичную повестку сокращения гендерных разрывов, причиной и следствием которых являются несправедливые и неравные нагрузки мужчин и женщин. Кто поможет ухаживающим? Как улучшить качество жизни в старости? Вот те вопросы, которые мотивируют исследовательскую работу.

Про женские практики заботы в семье

Особенности женской работы — важная проблематика гендерных исследований, и, как мы уже говорили, часто предметом изучения становится домашний труд заботы (как оплачиваемый, так и неоплачиваемый). Исследуется, являются ли эти нагрузки пространством дискриминации, эксплуатации или, напротив, создают ресурсы для жизни и творчества; как общество оценивает этот труд и каковы издержки заботы. Чем расплачивается человек, посвятивший существенную часть своей жизни заботе о близких?

Исследователи показывают, что домашний труд женщины, вовлеченной в заботу, в определенных контекстах можно рассматривать как структурную эксплуатацию. Это неоплачиваемый труд, который, несомненно, вносит вклад в благополучие общества и конкретной семьи. Однако такой труд далеко не всегда вознаграждается материально и морально, иногда он является просто рабским или вынужденным. Женщины социализированы таким образом, чтобы брать на себя заботу, и обществу это выгодно. Государство спокойно закрывает глаза на то, что человек, выполняя неформальную домашнюю работу по уходу, вынужденно ограничивает себя в других видах деятельности. Наблюдается эффект издержек заботы. Регулятор рассуждает следующим образом: «Зачем мы будем оплачивать труд женщине, которая ухаживает за своей матерью? Мы на этом сэкономим, она все равно ее любит. Мы лучше эти деньги отдадим многодетным семьям, потому что старики все равно умрут, а дети — наше будущее». Заботящиеся люди испытывают сложности в совмещении ухода и работы, сталкиваются с ограничениями в профессиональном продвижении, ощущают нехватку досуга и возможностей самореализации, переживают синдром выгорания.

Есть и другой аспект перекоса в распределении заботы в семье. Забота — это не только опыт тяжелого труда и ограничений. Это опыт осмысленной жизни и творческой самоотдачи. Можно сказать, что, когда женщина о ­ком-то заботится — ребенке или взрослом члене семьи, — ее жизнь наполнена очевидным смыслом. В непосредственной прямой заботе о близком человеке люди находят много поддерживающих позитивных эмоций. Когда у человека есть такой смысл в жизни, в нем можно черпать ресурсы даже в периоды депрессии и упадка сил. Альтруистическая составляющая заботы жизнетворна и для конкретных отношений, и для всего общества.

Конечно, забота о детях и пожилых людях осмысливается по-разному. И заботящимися, и обществом. Когда забота осуществляется в отношении человека, который проживает завершающий этап своей жизни, этот опыт может быть очень тяжелым с точки зрения отношений: приходится наблюдать, как близкие люди слабеют на глазах, переживать усугубление их недугов, в том числе когнитивных нарушений, утрату самостоятельности, приступы агрессивности и пр. Но этот сопровождающий опыт учит заботящегося очень многому. Если человек относится к заботе о старших как к служению, то выполнение принятого на себя долга наполняет его гордостью, усиливает чувство собственного достоинства, поднимает самооценку. К тому же ухаживающие женщины раньше понимают, что такое уход из жизни, потому что они ухаживают за пожилыми членами семьи. В этом заключается позитивный аспект этой очень тяжелой работы, которая чаще всего недооценена в обществе и рассматривается как нечто само собой разумеющееся, встроенное в систему социальных ролей.

Что касается мужчин, то они довольно часто освобождаются от непосредственной телесной заботы в соответствии со своей гендерной ролью. Существует гендерный дисбаланс социализации: российские мужчины зачастую не умеют ухаживать за больными и немощными. (Для них слово «ухаживать» имеет совсем другой смысл ☺ .)Отчужденность от практик заботы вносит свой вклад в то, что мужчинам трудно найти смыслообразующие якоря в своей жизни в предпенсионном и пенсионном возрасте. Они могут испытывать страдания от того, что никому не нужны, что им нечем заняться, что жизнь их при прекращении официальной занятости становится бессмысленной. Перед заботящимися женщинами такой вопрос не стоит.

Так гендерный разрыв в практиках заботы помогает женщинам легче переживать «пенсионный переход», изменение образа жизни после прекращения занятости. Они чувствуют, что нужны, и это помогает им насыщать свою жизнь позитивными смыслами.

Есть, конечно, и мужские семейные роли для старшего возраста, которые получают признание: например, роль дедушки, который бы учил мальчика «мужским практикам»: забивать гвозди, чинить велосипеды и просто присутствовал бы в жизни как пример маскулинности с морщинами и сединой. Такая роль важна и для семьи в целом, ведь в домашнем хозяйстве сохраняется традиционное разделение труда: например, по техническому ремонту ответственность часто приписывается мужчинам. При этом огромное количество современных мужчин совершенно не в состоянии поддержать традиционные представления о мужской домашней работе. Она делегируется профессионалам — водопроводчикам, электрикам и проч. Если не пересмотреть гендерные предписания, то окажется, что спектр традиционных домашних обязанностей для мужчин не велик. Получается, им остается только выносить мусор. А это не так много!

Про работу и хобби в жизни старших мужчин

После наступления пенсионного возраста мужчины дольше остаются в сфере оплачиваемого труда, чем женщины. В российском обществе сохраняются гендерные различия, унаследованные от пенсионной нормы советского периода, когда возраст выхода на пенсию для женщин был определен в 55 лет, а для мужчин — в 60. Регулятор таким образом поддерживал практики вовлечения женщин-­пенсионерок в домашнее хозяйство и семейные заботы, в том числе по уходу за внуками и пожилыми родителями. Таков имплицитный посыл советской правовой нормы. Мужчины дольше работали и склонны были остаться в трудовой колее, если им позволяет работодатель, если профессиональные навыки востребованы.

Если у мужчин развита досуговая сфера — творчество, хобби, — они лучше интегрированы в общество и это сказывается на образе жизни в возрасте 65+. Главное, чтобы сам мужчина видел в этом хобби или досуге смыслообразующее начало. Хобби могут быть самыми разнообразными — и вполне совместимыми со сложившимися ролями. Отечественные подсобные хозяйства, дачи также играют большую роль в организации жизни домохозяйств, особенно в старшем возрасте. Это те места и пространства, где люди сами себе хозяева и где найдется место для применения сил всех членов домохозяйства.

Для благополучия в старшем возрасте важно, на мой взгляд, пересмотреть представления о семье как о единственной сфере осмысленного существования на пенсии. Семья — любая, даже самая любящая, — не способна заменить современному человеку общество. К тому же растет число домохозяйств, состоящих из одного человека. Важно, чтобы, независимо от семейного положения и фактического проживания в семье или в одиночку, люди находили смыслы для продолжения жизни и чтобы традиционные гендерные нормы, довольно анахроничные, им в этом не мешали.

Про мужское недожитие и женскую медицинскую компетентность

В старшем возрасте (хотя не только в этот период жизни) многое в жизни связано с отношением к здоровью. Большинство опросов общественного мнения показывают, что существуют значимые гендерные различия в отношении к здоровью. Мужчины норовят избегать взаимодействия с медицинскими институтами и врачами. Они меньше заботятся о своем здоровье, чем женщины. Это связано с тем, что называется в широком смысле слова социализацией. Женщины в силу гендерной социализации приучены заботиться и о своем здоровье, и о чужом — здоровье своих близких. Во-первых, забота о детях предполагает наличие парамедицинских навыков. Во-вторых, если у ­кого-то в семье хрупкое здоровье, то, как правило, на женщин ложится организация ухода за ним. Добавляем к этому медикализацию репродуктивного цикла женщины, менструации, государственно поддерживаемый контроль беременности, который с неизбежностью вменяется нашими медицинскими учреждениями. Женщина стоит на государственно-медицинском учете как потенциальная мать. С началом репродуктивного возраста она взаимодействует с женскими консультациями, с которыми обсуждает репродуктивное здоровье, планирование семьи, течение беременности. Материнский статус предполагает вовлеченность в работу педиатрического сектора медицины. В итоге женщина все лучше понимает, как работает человеческий организм, как ухаживать за собой, беречь себя, как ухаживать за другими. И, кроме того, она принимает на себя эту обязанность — взаимодействовать с медицинскими учреждениями. Выходит, что на общем фоне недоверия к медицинским учреждениям женщинам вменено общаться с ними, в результате они их меньше боятся и неплохо ориентируются в них. Ведь хочешь — не хочешь, но опыт ты получила; женская консультация для тебя неизбежна, но даже если у тебя детей нет, у тебя есть месячный цикл, и именно женщине в нашем обществе вменено контролировать контрацепцию. В последние десятилетия в российском обществе формируется более современная контрацептивная культура, есть возможность использовать химические оральные контрацептивы для репродуктивного контроля. И все это делает женщину в плане медицины еще более компетентной. Такие навыки накапливаются и востребованы на протяжении всей жизни. И это все ей пригодится в старшем возрасте.

В отношении к здоровью формируются, таким образом, очень значимые гендерные различия. В связи со структурным недоверием к медицинским учреждениям женщины и мужчины могли бы следовать одним практикам в отношении к здоровью: избегать их. Мол, не пойду ни за что к медикам; там очереди и вообще вред один от врачей, придешь здоровым — уйдешь больным. Но в нашем обществе женщины встроены в эту систему медицинской помощи в ходе жизненного пути, и потому в любых обстоятельствах им проще к ней прибегнуть. В итоге получается, что мужчины быстрее умирают, но меньше болеют, а женщины дольше живут и больше болеют. Болеют они в том смысле, что чаще обращаются к врачам. А это значит, они дольше живут с хроническими болезнями, в состоянии гериатрической хрупкости. В гериатрии есть понятие «хрупкий пациент», оно тоже оказывается гендеризированным, просто потому что женщин среди пациентов гораздо больше и есть специфические проблемы здоровья у мужчин и женщин в возрасте 65+.

Про женственность и сексуальность в старшем возрасте

Если говорить о женственности, то это неуловимое понятие, несмотря на то что в голове у каждого есть ­какое-то традиционное представление о ней. На символическом уровне в нашем обществе признается разнообразие паттернов женственности: бывают женщины вот такие, такие, и вот такие. Но если говорить о женственности в старшем возрасте, то мы наткнемся на распространенность практик повседневного эйджизма: «Не по возрасту себя ведет, юбку надела слишком короткую, красится, как молодая. Молодиться неприлично». «Традиционная» старушка — это патерналистский сниженный образ. Как в нашем обществе обращаются к женщинам старшего возраста в анонимных публичных взаимодействиях? Все еще используются обозначения родственных статусов — «бабушка», «тетенька». В этих словах считывается патерналистское квазиродственное отношение. И этот снисходительный патернализм легко трансформируется в уничижение, даже с оттенком хамства и непрошеной фамильярности. Но дело не только в лингвистических практиках в публичных взаимодействиях лицом к лицу.

В нашем обществе устойчиво воспроизводятся институциональные практики эйджизма, на которые жалуются клиенты разных учреждений. «Что вы хотите в вашем возрасте?» — это при взаимодействии с врачом. «В вашем возрасте вам это не пойдет, это для девушек», — это при взаимодействии с продавцом (продавщицей). В таких институциональных взаимодействиях проявляется навязывание нормы старения и перформанса старшего возраста. Причем зачастую даже непонятно, что это за норма, как правило, люди знают ее лишь на ощупь; видят нарушение — делают замечание. В институциональном контексте — «ставят на место». В итоге получается, что от женщины старшего возраста требуют, чтобы она была не слишком заметна, чтобы не вызывала удивление, не привлекала излишнего внимания. В ответ люди, ощутившие на себе такой бытовой эйджизм, соглашаются на все это, лишь бы никто не нагрубил, никто не пнул, не стигматизировал из-за того, что они не вписываются в ­какие-то негласные предписания. Как видим, пространство женственности есть, но оно более ограничено, чем в обществах, где признается разнообразие. И доминирует ожидание вот такой, в некотором смысле сниженной женственности старшего возраста, которая не равняется на молодые образцы, «знает свое место» в системе возрастной стратификации, не сексуализирована.

Наш отечественный повседневный эйджизм особенно проявляет себя в отношении к женской сексуальности. В этой сфере до сих пор действует двой­ной гендерный стандарт. Сексуальная активность мужчины считается нормальной, хотя иногда подчеркивается, что она может быть не слишком уместной или проблематируется в связи со снижением потенции. Но медикализация помогла — мужчинам изобрели виагру: получай удовольствие. А женское сексуальное желание регулируется более жесткими представлениями о возрасте, женщина старшего возраста рассматривается как асексуальный субъект. Хотя в реальности это совсем не так: сейчас ведутся исследования, одно из них проводит моя коллега Анна Тёмкина; она изучает практики организации внесемейной сексуальной жизни женщин старше 60 лет. Появляются медиапроекты, содействующие тому, чтобы не только мужчины искали себе (как правило, более молодых) партнерш, но и старшие женщины были признаны как сексуальные субъекты и могли выбирать себе партнеров для близких отношений. Пока же старшая женщина и не объект, и не субъект. Но ­что-то в этом направлении начало меняться.

Про то, как организована жизнь в старшем возрасте у нас и за рубежом

Когда мы обсуждаем систему долговременного ухода, организацию помощи людям пожилого возраста и старения, мы ориентируемся на общества, которые уже прошли по этому пути. У них тренд глобального старения стал заметен почти полвека назад; там критические геронтологи стали пересматривать представления о том, что такое старший возраст, и эйджистская нормативная палитра начала размываться. Когда мы обсуждаем реформы в отношении граждан старшего возраста в российском обществе, мы смотрим прежде всего на западные страны, которые смогли существенно модернизировать и гуманизировать отношение к старшим. Таких стран много, и они очень различаются между собой, в Японии — одна картина, в Скандинавии — другая, в Штатах, в Британии, во Франции социальная политика в отношении пожилых имеет свои особенности. Но все эти общества объединяет концепция активного долголетия. Все они предполагают, что старший возраст — это не время абсолютного упадка и усиливающейся деградации, а период возрастающей свободы, новых возможностей и свершений. В возрасте 65+ существует горизонт будущего, которое может исчисляться десятилетиями. Всё это укладывается в концепцию «третьего возраста». А более уязвимый «четвертый возраст» нуждается в усилении социально-­медицинской поддержки.

Именно поэтому в качестве ориентиров в бесконечной борьбе с гендеризированным эйджизмом российские исследователи и реформаторы выбирают именно те страны, где на практике, а не декларативно признается двой­ное право пожилых: право на активное участие в жизни общества и право на помощь и социальную поддержку. В таких обществах признается разнообразие проживания этого возраста и право на выбор. При этом важно, чтобы было из чего выбирать. В российском обществе пространство выбора ограничено. Точнее говоря, для большинства граждан это ситуация «выбора без выбора». Выбирай, пожалуйста, где жить — в стигматизированном доме для престарелых или у себя дома, где уход явно недостаточен и является бременем для близких людей.

Россия отстает в сфере социальной заботы о пожилых гражданах от развитых стран (как и во многих других вещах). Но она держит курс на переосмысление старости примерно с 2014 года, активная стратегия в отношении граждан старшего возраста была принята в 2016 году. И есть энтузиасты, которые посвящают свою жизнь реформам системы долговременного ухода. Однако реформы проходят медленно и сталкиваются с множеством барьеров.

Про то, как меняется отношение к старшему возрасту

Мне кажется, социальные роли и соответствующие им предписания не могут меняться очень быстро, как бы нам этого ни хотелось. Существуют сложившиеся культурные модели, паттерны, нормы, и они меняются очень медленно.

Крупные структурные изменения в России создали много новых возможностей для людей старшего возраста. Мало того, возникли амбиции. На мой взгляд, это значит, что новое поколение старших, особенно средний класс состоятельных людей, уже с отвращением глядит на то, как была организована жизнь старших в советский период, и хотят, чтобы их родители в старшем возрасте жили иначе, не в условиях дожития, а с большей степенью комфорта. Более того, они не хотят стареть так, как их родители, и прикладывают к этому определенные усилия, вкладывают ресурсы в будущее старение в более молодых возрастах. Люди начали планировать старение в социологическом смысле — рефлексивно относиться к нему, готовиться к будущей жизни в старшем возрасте. Они все больше осознают, что у нас существует культурный имплицитный эйджизм. Может быть, у нас любят «старичков и старушек», ничего дурного не делают, помогут перейти через дорогу (и не обязательно «на красный свет»), но общество все еще недостаточно подготовлено институционально к демографическому приливу растущей численности людей старшего возраста. Однако сдвиги есть. Появилась профессия гериатра, которой не было в России долго-­долго, ведется работа над внедрением системы долговременного ухода. Появился гораздо более выраженный и выходящий из тени рынок домашнего труда по уходу. Обычно на этот рынок выходят мигранты, приезжие. В Питере, например, чаще всего ухаживают за пожилыми людьми на дому женщины из Центральной Азии. Что будет, когда к нам перестанут ездить женщины из Центральной Азии, люди, которые ищут заработок и живут в семьях и ухаживают за стариками, я не знаю.

Про старость в традиционных обществах и не только

В традиционных обществах, например на Кавказе, старшее поколение пользуется патриархальным почетом; распространен традиционный семейный уклад; большая доля людей живет многопоколенной семьей — все три поколения под одой крышей или в непосредственной близости друг от друга. Однако этот патриархальный почет старшему родственнику все равно ограничивающий. Он очерчен домашним кругом или традиционным сообществом — деревней и семьей. Он ограничивает включенность в другие институции. Институциональной поддержки в модернизированных традиционных обществах недостаточно. Нет пандусов, ходунков, лифтов. Пожилые люди самой средой ограничиваются в возможностях самостоятельного действия. (К слову, маме моей подруги 104 года, она когнитивно сохранна и даже на ногах. Но она уже 10 лет не может выйти из своей квартиры, потому что живет в «хрущевке» без лифта.)

Фамилистский режим заботы о пожилых нельзя назвать совершенным. Если все заботы по уходу сконцентрированы в семье, а семья не имеет поддержки в этой работе, то благополучие пожилых может быть под угрозой. Семья может быть нищей, конфликтной, дистанционной. И вообще, ее может не быть в жизни старшего поколения. Сами старшие хотят освободить своих близких от ухода; «не быть обузой» — вот их мантра! В традиционной структуре организация жизни людей старшего возраста кажется совершенно замечательной, но там основной уход за пожилыми лежит на центральном поколении и гендеризован. Все на плечах невестки, дочки, внучки. А помощи от государства недостаточно. Конфликты в патриархальном мире очень часто разворачиваются между старшим и средним поколением, между женщинами — старшей и младшей — из-за организации быта. Важно, чтобы социальные режимы старения обеспечивали помощь семьям, которые берут на себя основную нагрузку, и помощь людям старшего возраста, не включенным в семейные системы. Эта помощь должна быть ориентирована на действительные потребности, а не на те, которые им приписываются внешними арбитрами.

Про домашнее насилие в отношении людей старшего возраста

Когда мы говорим о домашнем насилии, возникает вопрос закрытости опыта и отношений в приватной сфере. То, что происходит дома, остается невидимым в публичной сфере. И если сохраняется втайне и не получает огласки супружеское насилие или насилие в отношении детей, то насилие в отношении стариков еще менее озвучено. Потому что некому озвучивать. Виновник, автор насилия, как его называют в литературе, не признается, потому что насилие в отношении стариков — это стигматизирующее действие, это преступление. А жертвы насилия, находящиеся в зависимых отношениях и живущие с этим травматичным опытом, сами не готовы признаться, не хотят, чтобы этот опыт ­кто-то озвучивал. Кроме того, им приписывается статус когнитивно уязвимых, мол, им нельзя доверять, ведь они могут быть не сохранны, воображать ситуацию насилия для привлечения внимания или в связи с дементными нарушениями.

Легче обнаруживается насилие со стороны наемных работников. Это ­каким-то образом иногда разоблачается: грубое обращение со стороны персонала в ПНД, в домах престарелых либо со стороны наемных сиделок, которые насильно ­что-то делают, бьют, кричат. А что касается насилия со стороны взрослых детей в отношении старых родителей, то, поскольку это все это погружено в сферу близких отношений, заявлений о насилии очень мало.

Про счастливую старость

Если говорить о счастье, то очень важно, чтобы жизнь пожилого человека имела для него смысл. В современном эйджистском обществе, где царит возрастная стратификация, пожилым людям труднее определить смыслы своей жизни, так как общество не снабжает их явными инструкциями по этому поводу, а сами они не слишком готовы к изобретению смыслов существования. Ролевая палитра ограничена, размыта, избыточно несправедливо гендеризирована.

Для старшего возраста самый главный вызов — научиться видеть будущее, смотреть вперед, когда все тебя тянет назад и на обочину. Назад — в прошлое; на обочину — подальше от недружественной исключающей социальной среды. Но как обрести смысл продолжения жизни и увидеть позитивное будущее? Это непростая задача, нет определенных рецептов. Но если пожилой человек пере/изобретет смысл своей жизни, сможет получать от нее удовольствие, а общество поможет ему в этом, то это создаст предпосылки счастливого благополучного старения.

Первое. Важны усилия самого старшего человека в генерировании смыслов существования, когда он перестает говорить: «я никому не нужен», «еще один день мучений», «мне опять никто не позвонил», «зачем я живу?» — и так далее. Также часть этих усилий — планирование старшего возраста на более ранних этапах жизненного пути. Тоже задача без определенных рецептов, кроме одного. Начинайте думать уже сейчас, как вы будете организовывать жизнь в старости.

Второе. Важно, чтобы общество не перекладывало всю ответственность за организацию жизни в старшем возрасте на семью пожилого человека и женщин в этой семье, а предоставило спектр возможностей для выбора. Это тоже структурные предпосылки счастливого благополучного старения.

В нашем обществе люди должны полагаться на себя, на свои накопленные ресурсы, приобретенные капиталы. Конечно, государство ­что-то делает, но делает настолько недостаточно, что мы неизбежно знаем: необходимо откладывать накопления, лично страховать себя, защищать от различных невзгод будущего — это наша собственная забота. Подстраховывать свою старость мы тоже должны сами. Нужно подготовить ответы на вопросы. Если я буду не в состоянии самостоятельно ухаживать за собой, я сам(а) должен (должна) придумать, как решить эту проблему. Полагаться на супруга, детей? Есть ли у меня отзывчивая родственница из деревни, которая приедет ухаживать, чтобы потом получить в наследство мою квартиру? Или я найду ­какую-­нибудь помощницу, если у меня есть возможностью оплачивать ее услуги? Или же буду жить в соответствии с традиционным укладом расширенной многопоколенной семьи, и мои внучки, дочки или зятья весь уход возьмут на себя? Или я ­все-таки буду присматривать себе хороший пансионат, где будет профессиональный уход и сообщество? Я напишу завещание — не надо мне интубирования после непоправимого инсульта, не держите меня в трубках. Обо всем этом нужно думать, планировать. Не очень приятные вещи, но надо. У нас пока очень мало институциональных возможностей, в отличие от условной Скандинавии, поэтому нужно формировать широко понимаемую «страховку на старение» на основании собственных накопленных за предыдущую жизнь ресурсов.

*По материалам интервью Татьяны Дроздовой с Еленой Здравомысловой специально для СоциоДиггера.

[1] Поколение сэндвич — это группа взрослых людей среднего возраста, которые заботятся как о своих стареющих родителях, так и о своих собственных детях.