Наш советский колумбарий

От редакции: для этого выпуска мы попросили представителя старшего поколения, ученика социолога Геннадия Батыгина, написать небольшое эссе.

…100 перед боем — это все мура

Свое отпили мы еще в «гражданку»

В. Высоцкий

Японское слово «сенсей» состоит из двух иероглифов: «сэн» — раньше, прежде и «сэй» — рождаться. У них все просто: если ты родился раньше, ты учитель. К­ак-то я спросил у очень старого корейца, который прикрывал рот, когда опрокидывал рюмочку водки, зачем он это делает?

— Я младший за столом, — сказал он, — поэтому из вежливости должен прикрывать рот, чтобы старший не обиделся (и мой собеседник указал на сидящего во главе стола).

— Сколько же нужно времени прожить, чтобы иметь право пить в открытую? — спросил я.

— А когда вот он помрет, — ответил кореец, показывая пальцем на того же человека во главе стола, и засмеялся.

Может быть, надо состариться, чтобы проникнуть в суть старости — мысль простая, но не факт, что неверная. Читая статьи этого выпуска «СоциоДиггера», хорошие статьи, меня не оставляет ощущение, что по большей части они ­все-таки не добираются сути. Суть старости лежит в перпендикулярной плоскости и параллельной вселенной.

Может быть, у авторов по их молодости не хватает смелости писать о действительно важном? А что важно в стариках? В первую очередь — жизненный опыт и багаж. Если жизнь — игра, день рождения — переход на следующий уровень, то как игроки 70-го уровня смотрят на игроков 40-го? С прищуром, как старый раввин на гоя, как говорил покойный Геннадий Семенович Батыгин.

Представляете, сколько должны преодолеть препятствий, квестов, скольких опасностей избежать те, кто добрались до 70+ уровня? А ведь многие не дошли. После 50 лет начинаешь замечать, что умерших хороших людей, с кем интересно общаться, становится больше, чем живых.

Что мне кризисы и катастрофы? Смотрю я на происходящее и думаю — пережил и не такое, с голоду не умер, переживу и это. Тем более, что все повторяется, меняется только антураж. Хрущев, Брежнев, Андропов, Черненко, Ельцин… Гайдары, Немцовы, Березовские — где они? Все там. И хорошие, и плохие. Лежат на два метра ниже уровня. А я — нет. Переживем и этих. Жестко? Ну, извините, зато правда.

Следствие опыта — скука. Возможно, первым это понял (и ярко описал) великий Джонатан Свифт в «Путешествии в Лапуту»: страницы о бессмертных струльдбругах настолько страшны, что отбивают всякое желание продлевать жизнь больше отведенного (Богом? Природой? Судьбой?) предела.

Если в 14 лет пел под гитару «Я иду по взлетной полосе, гермошлем застегнут на ходу, мой „Фантом“, как пуля быстрый, в небе голубом и чистом с ревом набирает высоту…», а на военной кафедре бравые майоры с богатым опытом Вьетнама, Ливана, Анголы и т. д. рассказывали, как к американскому летчику из подбитого самолета с двух сторон бежали наши (подобрать как военнопленного) и вьетнамцы (с мотыгами, чтобы забить сразу), Югославия, Ирак, Сирия и т. д. уже не так интересны. Все одно и то же. Цинично? Но правда.

И, конечно, разочарование — или, может быть, зрелый цинизм? Прожив достаточно долго, начинаешь видеть повторение, извините за выражение, паттернов. Когда тебе та или иная сторона кричит, что это они на стороне добра, и что за ними светлое будущее, уже не так наивно веришь в их правое дело. Больше вспоминаешь старый анекдот про то, надевать перед брачной ночью ночнушку с рюшками или нет. Надевай, не надевай — все равно результат один.

Настороженность к чужим? Да нас кидали столько раз, что не счесть. Обманывали и предавали друзья, родные, государство, незнакомые умельцы, и прочая и прочая. С чего бы это я стал открываться первому встречному-­поперечному? Для меня ты, как выражаются уголовники, «пассажир». Надо заслужить переход к более близкому общению.

Но есть и другой аспект, я назвал бы его «бедный Йорик». Ведь о чем думает Гамлет у великого Шекспира? Что все шутки, мысли, смешные и глубокие, все, что знал и умел старый шут, превратилось в отвратительный гниющий череп. Как жаль. И все мои знания, весь опыт, тоже превратятся в ничто. Хотя есть слабая надежда на ноосферу Вернадского, конечно, что она пополнится, но это слабо утешает.

И вот приходит юноша ­каких-­нибудь сорока лет (тьфу, салага), и начинает (наконец!) хоть ­чем-то интересоваться, спрашивать. И как ему не рассказать из своего опыта? Может быть, ­какой-­нибудь австрийский бюргер-­бургер, проживший жизнь по линеечке и правилам и растеряется. Да что он видел? А я клал кирпич, торговал в ночной палатке, таскал мерзлые свиные туши на мясокомбинате, скользя по покрытому в три пальца грязью и салом полу, меня били в висок свинчаткой, я умею подделывать печати, делал презентации министрам и пил со «смотрящими» на районе. Я могу обшить дом вагонкой и починить унитаз, разобрать карбюратор в минус двадцать и выгнать отличный самогон из падалицы. Но вам интересны мемы и репосты. Тьфу.

И еще есть «гамбургский счет». Помнится, мой хороший знакомый Арчи, (британский армянин, бежавший в Англию от резни 2015 года), которому тогда было уже далеко за 70, сказал ­как-то: я уже настолько стар, что могу позволить себе говорить правду.

И действительно. А что вы мне сделаете? В тюрьму посадите? Чихал я. Если бы не родные, дети-внуки, вообще бы ничего не боялся.

Конечно, помощь нужна. Когда отказывает биомеханизм и трудно дойти до туалета, потому что ножки отказывают, а перелезть в ванну — подвиг, желательно, чтобы ­кто-то подсобил. Но этот подсобляющий видит старую трясущуюся развалину. А внутри разваливающегося тела сидит молодой и веселый пацан, который еще идет по тому самому полю, описанному Бабелем — полю, освещенному солнцем, где гуляют женщины и кони.

Вот такая штука.