Общество взаимного оценивания: как устроены и что скрывают современные системы рейтингования

Едва ли приходится спорить с тем, что за последние тридцать лет разнообразные рейтинги стали повсеместным и значительным явлением в большинстве стран мира — с опорой на них принимается все больше решений (и частными компаниями, и государственными структурами, и отдельными людьми), а также распределяется все больше ресурсов [2]. Речь идет, конечно, не только о том, что называется словом «рейтинг» в русском языке, но и о множестве систем количественной оценки, ранжирования, отзывов, складывающихся в то, что в литературе принято называть обществом оценивания [3] или обществом аудита [4]. Экспансия этих систем только нарастает, их необходимость и авторитетность кажется самоочевидной — например, в случае университетских рейтингов или балльных систем в цифровых платформах. Чем более самоочевидными и полезными представляют рейтинги их создатели, тем более насущной становится необходимость критической рефлексии — и об их механике, и об их основаниях. Как работают системы рейтингования и оценки? В чем причины их взлета? На какие социологически значимые проблемы они выводят? В этом выпуске «СоциоДиггера» мы постарались как минимум поставить эти вопросы, рассматривая проблемный ландшафт рейтингов в перспективе различных профессиональных полей.

Описывать мир или менять его?

Среди исследователей существует консенсус относительно того, что взлет рейтингов идет в русле фундаментального сдвига к количественным метрикам (KPI), которые с 1980-х годов перешли из сферы бизнес-­процессов в государственное управление, образование, науку, спорт и даже искусство — в соответствии со ставшими универсальными принципами прозрачности и подотчетности (transparency and accountability) [5]. С одной стороны, отмечается демократический характер этих нововведений: государство и граждане могут оценить, насколько эффективно тратятся их средства (люди получают информацию, ранее доступную лишь инсайдерам, о том, какой университет или ресторан лучше) [6]. Предполагается, что рейтинги создают репутационные риски и поощряют конкуренцию, в результате чего «раскрытие слабых показателей у тех, кто занимает низкие места в рейтинге, приведет к повышению качества во всей сфере» [7]. С другой стороны, рейтинги и KPI можно описать как очередную технологию современной правительности наряду со статистикой [8] и научной объективностью [9] — технологию, облегчающую труд принятия решений за счет введения якобы более нейтральных и однозначных количественных индикаторов.

Исторически влиятельные рейтинги начали утверждаться еще до массового проникновения интернета, прежде всего это были макрорейтинги, применявшиеся для оценки больших структур — в масштабе от отдельных университетов до целых стран. И уже в 2000-е годы использование таких рейтингов породило неразрешимые очевидным образом проблемы. Во-первых, рейтинги, использующие одномерную числовую шкалу (1..2..3…), скрывают важные различия между оцениваемыми объектами и опираются на не всегда прозрачные критерии, на «черные ящики» [10] — мы, например, можем никогда не узнать, что больница, получившая место в третьем десятке ­какого-либо рейтинга, — единственная, где в стране лечат некую редкую болезнь; также мы рискуем не узнать, по каким конкретно причинам она заняла именно это место (может быть, создатели рейтинга опирались на данные о смертности пациентов, а может — на опросы о комфортности пребывания в стационаре). Во-вторых, при рутинном использовании подобных систем оценивания смазывается грань между рейтингом как нейтральным инструментом описания реальности и рейтингом как моральным стимулом, побуждающим к изменениям и исправлениям внутренних процессов (ради повышения своей позиции) [11]. Так, например, произошло с наукометрией, которая задумывалась как служебная дисциплина (каталогизация и систематизация научных статей для нужд библиотекарей), а в последние десятилетия превратилась в инструмент оценки научных организаций, непосредственно влияющий на жизнь и карьеру работников университетов.

Наконец, возникает проблема адаптации к рейтингам — то, что в одной влиятельной работе назвали реактивностью [12]: объекты периодически проводимого (раз в полгода, год, несколько лет) рейтингования прикладывают значительные усилия, чтобы поднять свою позицию, ставя целью не столько измениться, сколько подкрутить нужные «гайки» и нажать на нужные «кнопки» (вплоть до контрактов с рейтингующими агентствами). Регулярные рейтинги и опирающаяся на них отчетность запускают действие закона Кэмпбелла [13]. Выходом из ситуации адаптации могла бы стать переориентация систем оценивания с регулярного рейтингования на неожиданные сингулярные проверки. Однако этот путь будет означать возвращение к модели инспекции/ревизора и обнулит ценность рейтинга для потребителей — публичного, стабильного, с общеизвестными и по возможности прозрачными критериями.

Цифровизация рейтингов и репутационный поворот

Выход из ловушки закона Кэмпбелла подсказали Web 2.0 и расцветшая на его платформах система онлайн-­отзывов и оценок: составлять рейтинги сталине только авторитетные организации, занимающиеся этим с известной заранее периодичностью, но и множество пользователей (потребителей) — постоянно, буквально в реальном времени [14]. В итоге тысячи оценок и отзывов аккумулируются на профильных платформах (вроде «Яндекс.Карт») в действительно демократический и честный (несмотря на достаточно мощную индустрию создания фейковых отзывов [15]) рейтинг. Неудивительно, что «народные» и вообще любые внешние рейтинги зачастую принимаются профессиональным сообществом в штыки — как в случае с оценкой работы американских больниц. Рейтинги там возникли, чтобы простые пациенты могли получить доступ к объективной информации (предоставленной третьей стороной, свободной от корпоративных интересов и предрассудков, — обычно СМИ), особенно в ситуации стресса (когда надо выбирать, куда ложиться на лечение). Однако врачебная корпорация в США оказалась настолько влиятельной, что может позволить себе просто игнорировать рейтинги — как неуклюжие потуги профанов, гоняющихся за сенсациями; а пациенты выбирают больницу все равно главным образом по рекомендации знакомых докторов, а не по рейтингам [16].

Вовсе не обязательно, что даже в такой демократичной сфере, как онлайн-­отзывы клиентов на отели и рестораны, система тотального общедоступного рейтингования приведет к повышению стандартов обслуживания и качества предоставляемых товаров и услуг. Недавнее исследование амстердамского общепита показало, что владельцы кафе и ресторанов постоянно, почти в реальном времени читают новые отзывы на свои заведения через смартфоны, — то есть рейтинги имеют значение и даже вызывают привыкание. Однако обратная связь не особо работает: изменения в обслуживании, необходимость которых становится понятна после анализа пользовательских отзывов (например, переработка скриптов взаимодействия персонала и клиентов, улучшение меню и т. п.), происходят далеко не всегда. Владельцы осознают, что алгоритмы GoogleMaps или TripAdvisor — «черные ящики», и бессмысленно менять ­что-то в работе ресторана, чтобы повысить свой рейтинг. Более того, рестораторы нередко отмахиваются от влияния негативных отзывов, будучи уверены, что недовольные клиенты пишут их не для того, чтобы помочь ресторану стать лучше, а просто для самоутверждения, из тяги к высказыванию негативных суждений [17]. Важно подчеркнуть, что онлайн-­рейтинги не сметают все на своем пути, а встраиваются в сложный ландшафт различных матриц оценивания. Так, французские рестораны, имеющие опору в «старых» репутационных механизмах (их ценит местная клиентура, или же Мишлен), игнорируют онлайн-­отзывы — более того, эти отзывы, выводя критику в публичное пространство, выносят сор из избы. К онлайн-­рейтингам чувствительны «середнячки» — не шикарные рестораны и не забегаловки, куда клиенты в любом случае придут для того, чтобы быстро и недорого перекусить [18].

Онлайн-­оценивание развивается не само по себе — оно укрепилось в русле поворота к репутационной экономике, начавшегося в бизнесе, IT-сфере, культурных индустриях с 2010-х годов. Возникло понимание, что, наряду с навыками и умениями профессионала, важны объем и «глубина» его социальных связей и достижений, доступных подсчету в рамках оценивания его цифровой репутации. Для понимания этой репутационной экономики нужно представить, как на фундаменте миллиардов атомарных выражений чувства или мнения, через лайки, дизлайки и отзывы выстраиваются аналитические инструменты для измерения, представления, структурирования и управления этими чувствами и мнениями — точнее, для превращения их в монетизируемый актив. В современных цифровых средах рейтингование и оценка происходят постоянно, в полуфоновом режиме и в концептуальной оптике экономической социологии они представляют собой нематериальный труд, производящий стоимость в виде репутации [19]. Однако конкретными инструментами по капитализации этой стоимости (value) обладают посредники — агрегаторы, аналитики, платформы [20]. Это двой­ственный процесс: с одной стороны, объем труда по оценке, продвижению и маркетингу уходит на аутсорс массам пользователей с их лайками; с другой — те же пользователи, уже как оцениваемые объекты, вынуждены активно выстраивать свою репутацию, зарабатывать лайки, продумывать собственные слова, действия и характер репрезентации в сети.

Важно, что из сугубо виртуальных, даже игровых сфер (вроде Facebook, eBay, форумов, многопользовательских онлайн-игр) цифровая репутация, экономика лайков достаточно скоро перешла в более трудоемкие и близкие к офлайн-­реальности платформы. Свою роль сыграли биржи фрилансеров (аналоги российского YouDo): оказалось, что личные репутации работников преобразуют социальные взаимодействия в экономические результаты [21], а сами фрилансеры занимаются венчурным трудом по выстраиванию собственных репутаций: вкладывают время и усилия ради будущих заработков [22].

Цифровая репутация превращает социальный опыт, со всеми его нюансами и контекстами, в формализованную, оцифрованную, капитализируемую информацию [23]. Иными словами, экономика платформ запустила глубинный сдвиг в социальном устройстве: в ситуациях неопределенности на смену доверию как реципрокному отношению (субъекты доверяют друг другу, вступая в отношения) приходит репутация как неравное свой­ство (она «есть» у одного из субъектов — у того, кто предлагает товары или услуги) — более того, «владеет» репутацией вообще третья сторона (курирующая платформа). IT-технологии и платформы сделали из репутации как ­чего-то неуловимого, но доступного и разделяемого всеми членами той или иной формальной или неформальной группы исчисляемую и прозрачную метрику, доступную любому пользователю.

Этот процесс может рассматриваться и оптимистично: как «цифровизация сарафанного радио» (digitization of word-of-mouth), когда онлайн-­репутация и создаваемая ею прозрачность стимулируют добросовестное поведение людей и компаний в полной рисков анонимной цифровой среде, выступая в качестве средства стимулирования сотрудничества среди незнакомцев [24]. Эта оптимистическая картина стала достаточно популярной, прежде всего среди сторонников шеринговой экономики, видящих в репутации инструмент трансляции доверия между различными платформами, рейтинг, не привязанный к конкретной площадке.

Однако более влиятельным становится пессимистический взгляд на вещи. Наряду с очевидными темами прекариатизации и неустойчивости заработка у трудящихся в рамках платформенной экономики, их зависимости от выставляемых корпорациями баллов на первый план выходят темы империализма платформ, их тяготения к монополизации [25], а также проблемы «черного ящика»: баллы в подобных рейтингах нередко начисляются с помощью неочевидных и непрозрачных алгоритмов [26]. Кроме того, опасения вызывает волатильность онлайн-­рейтингов, их неустойчивость, зависимость от капризов, слухов, желания выплеснуть негатив [27].

Готовы ли люди рейтинговать друг друга?

Итак, наряду с рейтингами типа «организации рейтингуют организации» все больше распространяются и усиливаются рейтинги типа «люди рейтингуют организации». Тогда следующая ячейка в этой матрице — «люди рейтингуют людей», и она может реализоваться в духе эпизода «Нырок» сериала «Черное зеркало», героиня которого живет в обществе, где люди постоянно оценивают друг друга в рамках социальных интеракций (и могут видеть рейтинги друг друга). Пытаясь поднять свой рейтинг — чтобы получить право на переселение в престижное жилье, — героиня тратит массу усилий на то, чтобы хорошо одеваться, все время улыбаться и, главное, избегать вспышек гнева, раздражения и других проявлений своего характера.

Эта перспектива — перспектива перекрестного и происходящего в реальном времени рейтингования своих друзей, родственников и просто окружающих — только на первый взгляд кажется фантастической. Проникновение «культуры аудита» и разнообразные эксперименты с введением социального рейтинга в Китае демонстрируют, что подобные практики вполне осуществимы, причем не в ­каком-то отдаленном будущем, а непосредственно в настоящем. Другое дело, что уровень готовности к оценке «других» сильно варьирует в зависимости от того, кто конкретно является объектом рейтингования. Согласно данным, полученным в рамках ежедневного опроса ВЦИОМ «Спутник» летом 2021 года, менее всего граждане РФ готовы оценивать по различным (читай «любым») критериям своих друзей и знакомых: 61 % ответивших совокупно выбрали варианты ответов «Точно нет» и «Скорее нет». Сама по себе эта величина не вызывает удивления, учитывая данные других, в том числе крупных международных исследований, посвященных доверию: доверие ближним (семье и друзьям) в России традиционно выше, чем доверие незнакомцам, что само по себе вовсе не обязательно хорошо (см. концепцию «аморального фамилизма» [28]). Тем не менее контринтуитивным является тот факт, что готовность оценивать членов своей семьи у граждан РФ на 5 п. п. выше, чем готовность оценивать друзей и знакомых: 58 % респондентов «Спутника» совокупно выбрали варианты ответов «Точно нет» и «Скорее нет», отвечая на этот вопрос. Рейтингование — процедура, по умолчанию подразумевающая дистанцирование и отстранение от предмета оценки, поэтому странно видеть, что готовность дистанцироваться от членов семьи выше, чем от тех, с кем ты не связан родственными узами.

Еще 65 % опрошенных не готовы давать оценки своим одноклассникам, что дает пищу для размышлений о том, насколько в РФ развита социальная мобильность, во многих случаях предполагающая разотождествление себя со своим прежним окружением в зависимости от того или иного этапа биографической траектории. Иными словами, исходя из имеющихся данных можно сделать предположение, что для большинства опрошенных бывшие одноклассники и нынешние друзья и знакомые — два практически тождественных множества, что, в свою очередь, подразумевает статичность в плане социального положения: статичность карьерную, географическую, мировоззренческую и т. д.

По-другому обстоит дело с оценкой деятельности представителей тех профессий, которые принято считать социально значимыми. Любопытно, что наибольшую готовность оценивать опрошенные выражают в адрес врачей в поликлиниках и больницах, а также учителей и педагогов (в школах и вузах) — в первом случае лишь 33 % респондентов не готовы делать этого, а во втором — 41 %. Это удивительно с той точки зрения, что медицину и образование, как правило, в общественном дискурсе стараются не приравнивать к «сфере услуг», рейтингование в рамках которой было бы, на первый взгляд, менее нагружено морально. Тем не менее это не так, особенно если сравнить готовность оценивать деятельность врачей и педагогов с готовностью оценивать работу фитнес-­тренеров и продавцов в магазинах: работу тренеров не готовы рейтинговать 61 % опрошенных, а продавцов — 50 %.

Если же говорить о более горизонтальных и очевидных «пространствах рейтингования», например, когда равные оценивают равных, скажем, в среде коллег, то и здесь кроется немало тонкостей. Так, респонденты, опрошенные в рамках «Спутника» ВЦИОМ, при ответе на вопрос о том, при каких условиях они готовы рейтинговать (и сами подвергаться рейтингованию) своих коллег, в 30 % случаев утверждают, что будут готовы это делать только тогда, когда и если будет открыта и понятна методика рейтингования. Прагматичные мотивы участия в таком оценивании (перспективы карьерного роста (23 %) и возможность получения премий (22 %)) уступают по своей значимости желанию видеть «черный ящик» машины рейтингования раскрытым. Стоит отметить также, что 18 % опрошенных в рамках того же исследования не готовы ни при каких обстоятельствах рейтинговать своих коллег или подвергаться рейтингованию самим.

Несмотря на многочисленные и зачастую неотрефлексированные тонкости применения систем типа «люди рейтингуют людей», мир отношений между работодателями и работниками постепенно проникается логикой оценивания: системы репутаций превращаются в медиаторы этих отношений, преобразуя сам процесс поиска работы, а также, что еще более важно, системы оплаты и оценки труда [30]. При всем влиянии личных цифровых репутаций Запад удерживается на принципах модерна: оценивать можно не человека целиком, а лишь его отдельные профессиональные ипостаси — как учащегося, как работника, как кредитора (в кредитных рейтингах [31]). Следующий шаг уже сделал Китай, не так глубоко вошедший в модерн. Разрабатываемая там система социального рейтинга в одном из своих направлений тяготеет к тотальности: собирать с помощью больших данных и цифровых платформ всю значимую информацию о поступках индивида (от поведения в школе и отношения к домашним животным до кредитной истории) и агрегировать ее в универсальную шкалу, где все индивиды ранжируются по своим баллам [32]. И так заполняется последняя ячейка в матрице — «организация рейтингует людей».

Этот выпуск СоциоДиггера призван проиллюстрировать одну простую истину: разнообразные феномены, кажущиеся техническими, очевидными, полностью интериоризированными и не вызывающими вопросов, при попытке критического рассмотрения часто оказываются наиболее демонстративными, если перед нами стоит задача выяснить фундаментальные основания имеющейся социальной ситуации. К таким феноменам следует отнести и практики рейтингования, которые при ближайшем рассмотрении нагружены огромным количеством недостаточно отрефлексированных коннотаций — во всяком случае, в рамках русскоязычного контекста и за пределами специальных сфер применения этих рейтингов.

Один из наиболее интригующих в этом смысле сюжетов — анализ различий, которые можно наблюдать, если постараться сопоставить декларируемые функции рейтингов, систем показателей эффективности, систем оценивания и т. п. и их реальные «формы существования». Выше мы уже приводили несколько примеров того, как это бывает на практике: общедоступный рейтинг медицинских учреждений может не использоваться в реальности пациентами, но при этом выступать важным — по ­каким-то причинам — социальным институтом, а агрегация пользовательских оценок заведений общепита работает скорее для развлечения их владельцев, чем для изменения сервиса этих заведений. То же самое можно проследить и в других сферах — рейтинги существуют и работают, но, по большому счету, совсем не так, как мы могли бы себе представить. Границы образующейся таким образом «слепой зоны» и задают наш исследовательский интерес, выраженный в серии статей этого выпуска СоциоДиггера.

[1] Статья подготовлена при финансовой поддержке РФФИ и АНО ЭИСИ в рамках научного проекта № 21-011-31549 («Трансформация социальных отношений в новой технологической реальности: риски и перспективы»).

[2] Esposito E., Stark D. (2019) What’s Observed in a Rating? Rankings as Orientation in the Face of Uncertainty. Theory, Culture & Society. Vol. 36. No. 4. P. 3—26; Wedlin L., Sahlin K., Hedmo T. (2009) The Ranking Explosion and the Formation of a Global Governing Field of Universities. In: Wedlin L, Sahlin K., Grafström M. (eds.) Exploring the Worlds of Mercury and Minerva: Essays for Lars Engwall. Uppsala: Uppsala universitet. P. 317—333.

[3] Dahler-Larsen P. (2012) The Evaluation Society. Stanford: Stanford University Press.

[4] Power M. (1997) The Audit Society: Rituals of verification. Oxford: Oxford University Press; Strathern M. (2000) Audit Cultures: Anthropological Studies in Accountability, Ethics and the Academy. New York: Routledge.

[5] Shore Ch., Wright S. (2000) Coercive Accountability. In: Strathern M. (ed.) Audit Cultures. London: Routledge. P. 57—89; Hoffer Th. (2000) Accountability in Education. In: Hallinan M. T. (ed.) Handbook of the Sociology of Education. P. 529—44. New York: Springer.

[6] Jeacle I., Carter C. (2011) In TripAdvisor We Trust: Rankings, Calculative Regimes and Abstract Systems. Accounting, Organizations and Society. Vol. 36. P. 293—309; Mellet K., Beauvisage T., Beuscart J.-S., Trepseuch M. (2014) A “Democratization” of Markets? Online Consumer Reviews in the Restaurant Industry. Valuation Studies. Vol. 2. No. 1. P. 5—41.

[7] Smith P. (1993) Outcome–Related Performance Indicators and Organizational Control in the Public Sector. British Journal of Management. Vol. 4. No. 3. P. 144.

[8] Porter T. M. The Rise of Statistical Thinking, 1820–1900. Princeton: Princeton University Press.

[9] Дастон Л., Галисон П. (2018) Объективность. М. : Новое литературное обозрение.

[10] Pasquale F. (2015) The Black Box Society: The Secret Algorithms That Control Money and Information. Cambridge, MA: Harvard University Press; Schmidt F. A. (2017). Digital Labour Markets in the Platform Economy: Mapping the Political Challenges of Crowd Work and Gig Work. Friedrich–Ebert–Stiftung.

[11] Espeland W. N., Sauder M. (2007) Rankings and Reactivity: How Public Measures Recreate Social Worlds. American Journal of Sociology. Vol. 113. No. 1. P. 36; Starr P. (1987) The Sociology of Official Statistics. In: Alonso W., Starr P. (eds.) The Politics of Numbers. New York: Russell Sage Foundation. P. 54.

[12] Espeland W. N., Sauder M. Op. cit.

[13] «Чем более какой–либо количественный социальный индикатор используется для принятия решений, тем больше он будет подвержен искажающим влияниям и тем более вероятно будет извращать и нарушать социальные процессы, отслеживать которые он предназначен» (Campbell D. T. (1979) Assessing the Impact of Planned Social Change. Evaluation and Program Planning. Vol. 2. No. 1. P. 85).

[14] Jeacle I., Carter C. Op. cit.; Orlikowski W. J., Scott S. V. (2014) What Happens When Evaluation Goes Online? Exploring Apparatuses of Valuation in the Travel Sector. Organization Science. Vol. 25. No. 3. P. 868—891.

[15] Ayeh J. K., Au N., Law R. (2013) Do We Believe in TripAdvisor?’ Examining Credibility Perceptions and Online Travelers’ Attitude Toward Using User–Generated Content. Journal of Travel Research. Vol. 52. No. 4. P. 437—452; Lun Zhang, Sheng-­Feng Wang, Zi-­Zhan Lin, Ye Wu. (2019) Online Ballot Stuffing: Influence of Self-­Boosting Manipulation on Rating Dynamics in Online Rating Systems. Telematics and Informatics. Vol. 38. P. 1—12.

[16] Dorn C. (2019) When Reactivity Fails: The Limited Effects of Hospital Rankings. Social Science Information. Vol. 58. No. 2. P. 327—353.

[17] Kim B., Velthuis O. (2021) From Reactivity to Reputation Management: Online Consumer Review Systems in the Restaurant Industry. Journal of Cultural Economy. https://www.doi.org/10.1080/17530350.2021.1895280.

[18] Beuscart J. —S., Mellet K., Trespeuch M. (2016) Reactivity Without Legitimacy? Online Consumer Reviews in the Restaurant Industry. Journal of Cultural Economy. Vol. 9. No. 5. P. 458—475.

[19] Feher M. (2018) Rated Agency: Investee Politics in a Speculative Age. Princeton: Princeton University Press. P. 210—211.

[20] Срничек Н. (2019) Капитализм платформ. М. : Издательский дом Высшей школы экономики.

[21] Gandini A. (2016) The Reputation Economy: Understanding Knowledge Work in Digital Society. UK: Palgrave Macmillan. P. 8.

[22] Gandini A. Op. cit. P. 91.

[23] Hearn A. (2010) Structuring Feeling: Web 2.0, Online Ranking and Rating, and the Digital ‘Reputation’ Economy. Ephemera. Vol. 10. No. 3/4. P. 423.

[24] Dellarocas C. (2003) The Digitization of Word of Mouth: Promise and Challenges of Online Feedback Mechanisms. Management Science. No. 49. P. 1407—1424.

[25] Zuboff Sh. (2019) The Age of Surveillance Capitalism: The Fight for a Human Future at the New Frontier of Power. UK: Profile Books.

[26] Pasquale F. Op. cit.

[27] Rosamond E. (2020). From Reputation Capital to Reputation Warfare: Online Ratings, Trolling, and the Logic of Volatility. Theory, Culture & Society. Vol. 37. No. 2. 105–129.

[28] Бэнфилд Э. Моральные основы отсталого общества. М. : Новое издательство, 2019.

[29] Приведенные данные опроса ВЦИОМ «Спутник» ранее не публиковались. Опрос проведен специально для этого выпуска «СоциоДиггера» в августе 2021 г. Всего проведено две волны опроса по 1600 респондентов, общая выборка 3200 респондентов. Описание методики «Спутника» см. здесь: https://ok.wciom.ru/research/vciom-­sputnik.

[30] Agrawal A., Horton J., Lacetera N., Lyons E. (2013) Digitization and the Contract Labor Market: A Research Agenda. NBER Working Paper. URL: https://www.nber.org/papers/w19525.

[31] Fourcade M., Healy K. (2013) Classification Situations: Life–Chances in the Neoliberal Era. Accounting, Organiza­tions and Society. Vol. 38. No. 8. P. 559—572.

[32] Подробно о китайской системе мы писали в одном из недавних номеров: Космарский А. А. Китайский социальный рейтинг: технологня доверия для нового общества модерна // СоциоДиггер. 2021. Февраль. Т. 2. Вып. 1—2 (7). С. 55—61. См. также: Габуев А. Красная династия с цифровым стержнем: какую модель строит Компартия Китая // Московский центр Карнеги. 12.07.2021. URL: https://carnegie.ru/commentary/84936.

[33] Данные того же опроса ВЦИОМ «Спутник».