От активного к здоровому долголетию. Какой может быть модель социальной политики в интересах граждан старшего поколения в современной России

В этом году исполняется 20 лет с публикации знаменитого доклада Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ) «Активное старение: основы политики» [1], ключевые идеи которого легли в основу Международного плана действий по проблемам старения (ММПДС) [2] и повлияли на политический дискурс о старости и старении во многих странах мира [Walker, 2015]. В нем ВОЗ определила активное старение (долголетие) [3] как «процесс оптимизации возможностей для поддержания здоровья, участия в жизни общества и безопасности в целях обеспечения качества жизни по мере старения населения» [ВОЗ, 2016: 217].

Определенная таким образом политика активного долголетия должна одновременно способствовать и адаптации общества и экономики к изменяющейся структуре населения, и продлению активной и достойной жизни граждан старшего поколения. В основе этого фокуса на активности в старшем возрасте лежали теоретические положения теории активности [Havighurst, 1963; Lynott, Lynott, 1996] и результаты многочисленных эмпирических исследований, подтверждающих положительное влияние физической активности [Daskalopoulou et al., 2017; Heikkinen, Ageing, 1998; Jedrziewski, Lee, Trojanowski, 2007], оплачиваемой занятости и различных форм социальной активности на субъективное благополучие и характеристики здоровья людей старшего возраста [Baker et al., 2005; Litwin, Shiovitz-­Ezra, 2006; Morrow-­Howell, Greenfield, 2016].

Важно, что в интерпретации ВОЗ активными считаются не только занятия оплачиваемым трудом, или физкультурой, но и общественная и политическая деятельность, участие в культурных мероприятиях, духовные практики и т. п. [Walker, 2002; WHO, 2002]. Такой взгляд на старение стал большим шагом вперед по отношению и к доминировавшему прежде алармистскому взгляду на старость как период болезней, угасания и иждивенчества, на старение населения — как на разрушителя социальных государств и экономики, и к утилитарно-­экономическому представлению о «производительном» старении, приносящем пользу обществу, и сводящемуся либо к занятиям спортом и самосохранительному поведению, что позволяло человеку дольше оставаться здоровым и не создавать нагрузку на системы здравоохранения или ухода, либо к оплачиваемой занятости и позднему выходу на пенсию, снижавшему бремя пенсионных расходов.

Более того, предполагалось, что новый взгляд на старение сквозь призму поддержки качества жизни по мере старения позволит учесть в политике интересы всех групп старшего поколения, независимо от их биологического возраста и состояния здоровья. А акцент на участии в жизни общества приведет к расширению прав и возможностей этой социальной группы [Walker, 2002].

Тем не менее практическое воплощение этих, достаточно идеалистических, идей стало источником серьезной критики со стороны социологов старения и социальных геронтологов [Boudiny, 2013; Boudiny, Mortelmans, 2011; Matteo Di, Lamura, Principi, 2021; Moulaert, Biggs, 2013; Pfaller, Schweda, 2019]. Во-первых, большинство национальных и региональных программ активного долголетия по-прежнему фокусируются либо на условиях поддержания здоровья (развитие гериатрии, содействие здоровому образу жизни), либо на стимулировании занятости (повышение пенсионного возраста, программы переобучения для работников старшего возраста, в более редких случаях — борьба с дискриминацией людей этого возраста на рынке труда).

Более того, даже международные определения активного долголетия, появившиеся позднее определения ВОЗ, сужают это определение до практически производительного старения. Например, согласно определению, предложенному в рамках Европейского года активного старения и солидарности поколений в 2012 г., «активное долголетие означает процесс старения человека, обладающего хорошим здоровьем, ощущающего себя полноправным членом общества, получающего более полное удовлетворение в производственной деятельности, бóльшую независимость в повседневной жизни и осознающего себя гражданином, активно вовлечённым в жизнь общества» [4]. Европейская комиссия (ЕС) под активным долголетием понимает процесс, который «помогает людям оставаться ответственными за свою жизнь как можно дольше по мере старения и, по возможности, вносить вклад в экономику и общество» [5]. И еще более узкое, фокусирующееся только на трудовом потенциале, определение предложили в рамочном соглашении 2017 г. социальные партнеры ЕС: «оптимизация возможностей работников всех возрастов работать в качественных, продуктивных и здоровых условиях до установленного законом пенсионного возраста на основе взаимных обязательств и мотивации работодателей и работников» [6]. Из всех приведенных определений ушло упоминание качества жизни и расширения возможностей как такового — безотносительно внесения вклада в экономику и общество или оплачиваемой занятости.

Такой подход сужает целевую группу политики долголетия до «молодых стариков», имеющих силы и здоровье («обладающих хорошим здоровьем») трудиться, или тех, для кого инвестиции в здоровый образ жизни еще могут принести отдачу; принижает значимость других форм активности и пассивного времяпровождения в старшем возрасте; игнорирует ценности людей старшей возрастной группы — их представления о благополучном старении [Boudiny, 2013; Nizamova, 2020]. За рамками такого узкого понимания активного долголетия остаются многие формы созидательной деятельности, наполняющие смыслом жизнь пожилых людей: уход за своим телом, прогулки, работа в саду, чтение, размышления и т. п. [Boudiny, Mortelmans, 2011; Pfaller, Schweda, 2019; Рогозин, 2018]. Он, по сути, предписывает социально-­одобряемую модель старения, отметая другие [Matteo Di, Lamura, Principi, 2021].

Во-вторых, геронтологи критикуют и более широкую и комплексную конструкцию активного долголетия за то, что в ее основе лежит идеология неолиберализма, с его чрезмерным акцентом на индивидуальной ответственности человека за то, как складывается его старость, игнорирующим структурные ограничения, которые влияют на накопленные к старости неравенства [Boudiny, 2013; Pfaller, Schweda, 2019; Григорьева, Богданова, 2020]. Отказ признавать существующие ограничения не позволяет дополнить ответственность расширением прав и возможностей и агентностью. Кроме того, смещая акцент на вклад старшего поколения в общество, модель активного долголетия неявно придает больший вес интересам стареющего общества по возможно более длительному и полному использованию потенциала старшего поколения [Boudiny, Mortelmans, 2011; Moulaert, Biggs, 2013], нежели потребностям самих пожилых людей.

Пандемия COVID-19 высветила эти «узкие» места в конструкции активного долголетия, показав хрупкость прогресса в области преодоления негативных стереотипов в отношении старшего поколения (эйджизма), признания их агентности [Bernstein, Ebert, Hicks Patrick, 2022; Ng, Chow, Yang, 2021; Silva et al., 2021; Swift, Chasteen, 2021]. Многочисленные исследования показывают, что с самого начала пандемии социальная политика в отношении граждан старшего возраста конструировалась вокруг права государства на проявление патерналистской заботы в виде социальной изоляции и регламентации общественной жизни граждан старшего возраста в силу их более высокой уязвимости перед вирусом. Одновременно процветали дискуссии о праве граждан разных возрастов на получение медицинской помощи, особенно интенсивной. Эмпирические исследования, число которых постоянно пополняется, показывают, что как сама особенность коронавируса, так и в большей степени выбранный правительствами способ преодоления пандемии негативно сказались на образе и качестве жизни людей старшего возраста, их возможностях жить активной жизнью и их психологическом здоровье [Brooke, Jackson, 2020; Carrieri, Peccatori, Boniolo, 2020; Daly, 2020; Petretto, Pili, 2020; Seifert, 2020; Sidorenko,].

В России и до пандемии социальная политика в интересах граждан старшего поколения выстраивалась преимущественно «сверху вниз», на основе приоритетов, сформированных федеральным и региональными правительствами, в которых граждан старшего возраста поощряли к заботе о своем здоровье и более активному участию на рынке труда, а поддержка самых старших возрастных групп реализовывалась преимущественно с помощью пенсионного обеспечения, социального обеспечения и социального обслуживания. Более того, вплоть до середины прошлого десятилетия государственная политика в отношении пожилых граждан в основном сводилась к выстраиванию инструментов социальной защиты с целью снижения бедности [Sidorenko, Zaidi, 2013]. Первая попытка выстроить комплексную систему социальной политики в стареющем обществе с учетом положений ММПДС была предпринята в 2016 г. с введением в действие Стратегии действий в интересах граждан старшего поколения [7], однако Концепция политики активного долголетия, разработанная междисциплинарной группой исследователей и практиков на базе НИУ ВШЭ и опубликованная в виде доклада в 2020 г.,[8] в которой предлагалась более сбалансированная и подразумевающая активное участие граждан старшего поколения в ее формировании система мер активного долголетия, так и не была принята на официальном уровне.

С начала пандемии российское правительство, как и правительства других стран, сфокусировало основные усилия на социальном изолировании старшей возрастной группы, которой были предоставлены права на оплачиваемый больничный и дистанционную работу. На региональном уровне наблюдалась корреляция различных региональных решений в отношении этой группы с уровнем заболеваемости, что позволяет сделать вывод о том, что имплицитной целью социальной поддержки было стремление обеспечить соблюдение режима самоизоляции и противостоять заражениям, а также мотивировать их пройти вакцинацию [9]. Помимо этого, на федеральном уровне в 2021 г. пенсионеры получили единовременную денежную выплату; а на уровне регионов больше разнообразных мер по поддержке качества жизни пожилого населения принимали регионы с относительно молодой структурой населения.

Несмотря на то, что проблема неравных прав на медицинское обслуживание в период пандемии не была артикулирована в России, скорее всего, фактическая доступность медицинских услуг для пожилого населения, и так не очень высокая до пандемии, снизилась. Косвенно об этом свидетельствуют данные Комплексного наблюдения условий жизни населения Росстата [10], согласно которым в 2020 г., по сравнению с 2018 г., несколько увеличилась доля лиц, которые не смогли получить то или иное медицинское обслуживание, в том числе — и особенно среди лиц старшего возраста — по причине введения карантинных мер. В целом, данные о смертности от коронавируса в 2020—2021 гг., публикуемые Росстатом [11], как и динамика ожидаемой продолжительности жизни, откатившейся за два года пандемии на уровень 2011—2012 гг., свидетельствуют о провале задачи по защите здоровья населения. По данным Национального исследования старшего поколения (НИСП), проведенного осенью 2021 г., примерно каждый пятый респондент в возрасте 50 лет и старше заявил об ухудшении состояния здоровья в период пандемии.

В этих условиях задача по активизации вклада граждан старшего возраста в общество — в русле узко понимаемой идеи активного долголетия — вступает в противоречие с заявленной ВОЗ целью поддержания качества жизни по мере старения. Более того, ожидаемое в контексте санкционного давления на российскую экономику сокращение занятости, скорее всего, приведет к ослаблению государственной риторики по стимулированию трудовой активности в старших возрастах.

На мой взгляд, провалы социальной политики в целом и некоторых положений активного долголетия в частности, проявившиеся в ходе пандемии, как и меняющиеся на наших глазах социально-­экономические условия открывают «окно возможностей» для пересмотра национальных приоритетов в социальной политике в условиях старения. С одной стороны, еще более актуальными становятся вопросы поддержания здоровья на всем жизненном пути человека, лежащие в основе понятия «здорового старения» или «здорового долголетия», под которым ВОЗ понимает «процесс развития и поддержания функциональных возможностей, необходимых человеку для благополучной жизни в пожилом возрасте» [Всемирный доклад…, 2016: 35]. Функциональные возможности определяются как «набор способностей, позволяющих пожилым людям жить и действовать в соответствии со своими ценностными установками и представлениями о себе» [12]. С другой стороны, отталкиваясь от этой более человеко-­центричной концепции здорового долголетия ВОЗ, важно попытаться соотнести государственные или общественные интересы в условиях старения населения с тем, как конструируют благополучную, счастливую старость сами люди, и как существующие барьеры — в виде различных форм эйджизма, правил пенсионного обеспечения и др. — мешают и активному долголетию, и благополучной старости.

Литература

Всемирный доклад о старении и здоровье. Женева : Всемирная организация здравоохранения, 2016.

Григорьева И., Богданова Е. Концепция активного старения в Европе и России перед лицом пандемии COVID-19 // Laboratorium. Журнал социальных исследований. 2020. № 2. С. 187—211.

Рогозин Д. М. Ограничения и возможности сельского старения // Крестьяноведение. 2018. Т. 3. № 2. С. 86—101.

Baker L. A., Cahalin L. P., Gerst K., Burr J. A. (2005) Productive Activities and Subjective Well-­Being Among Older Adults: The Influence of Number of Activities and Time Commitment. Social Indicators Research. Vol. 73. No. 3. P. 431—458.

Bernstein L. E., Ebert A. R., Hicks Patrick J. (2022) Ageism Before and During the COVID-19 Pandemic. Translational Issues in Psychological Science. Advance online publication.

Boudiny K. (2013) “Active Ageing”: From Empty Rhetoric to Effective Policy Tool. Аgeing and Society. Vol. 33. No. 6. P. 1077—1098.

Boudiny K., Mortelmans D. (2011) A Critical Perspective: Towards a Broader Understanding of “Active Ageing”. E-Journal of Applied Psychology. Vol. 7. No. 1. P. 8—14.

Brooke J., Jackson D. (2020) Older People and COVID‐19: Isolation, Risk and Ageism. Journal of Clinical Nursing. Vol. 29. No. 13—14. P. 2044—2046.

Carrieri D., Peccatori F. A., Boniolo G. (2020) COVID-19: A Plea to Protect the Older Population. International Journal for Equity in Health. Vol. 19. No. 1. P. 1—4.

Daly M. (2020) The Concept of Care: Insights, Challenges and Research Avenues in COVID-19 Times. Journal of European Social Policy. Vol. 31.

Daskalopoulou C., Stubbs B., Kralj C., Koukounari A., Prince M., Prina A. M. (2017) Physical Activity and Healthy Ageing: A Systematic Review and Meta-­Analysis of Longitudinal Cohort Studies. Ageing Research Reviews. Vol. 38. P. 6—17.

Havighurst R. J. (1963) Successful Aging. In: Processes of Aging: Social and Psychological Perspectives. Vol. 1. New York, NY: Routledge. P. 299—320.

Heikkinen R.-L., Ageing W. H. O. (1998) The Role of Physical Activity in Healthy Ageing.: World Health Organization. URL: http://apps.who.int/iris/bitstream/handle/10665/65231/WHO_HPR_AHE_98.2.pdf?sequence=1.

Jedrziewski M. K., Lee V. M.-Y., Trojanowski J. Q. (2007) Physical Activity and Cognitive Health. Alzheimer’s & Dementia Journal. Vol. 3. No. 2. P. 98—108.

Litwin H., Shiovitz-­Ezra S. (2006) The Association Between Activity and Wellbeing in Later Life: What Really Matters? Ageing and Society. Vol. 26. No. 2. P. 225—242.

Lynott R. J., Lynott P. P. (1996) Tracing the Course of Theoretical Development in the Sociology of Aging. The Gerontologist. Vol. 36. No. 6. P. 749—760.

Matteo C. Di, Lamura G., Principi A. (2021) Active Ageing: Conceptual Developments, International Experiences and Recent Policy Strategies in Italy. In: Handbook of Active Ageing and Quality of Life. [s. l.]: Springer. P. 593—607.

Morrow-­Howell N., Greenfield E. A. (2016) Productive Engagement in Later Life. In: George L. K., Kenneth F. Ferraro K. F. (eds.) Handbook of Aging and the Social Sciences. [s. l.]: Elsevier. P. 293—313.

Moulaert T., Biggs S. (2013) International and European Policy on Work and Retirement: Reinventing Critical Perspectives on Active Ageing and Mature Subjectivity. Human Relations. Vol. 66. No. 1. P. 23—43.

Ng R., Chow T. Y. J., Yang W. (2021) Culture Linked to Increasing Ageism During COVID-19: Evidence From a 10-Billion-­Word Corpus Across 20 Countries. The Journals of Gerontology: Series B. Vol. 76. No. 9. P. 1808—1816.

Nizamova A. (2020) Normativity and the Aging Self: “Active Longevity” Media Discourse in Contemporary Russia. Laboratorium: Russian Review of Social Research. Vol. 12. No. 2. P. 45—67.

Petretto D. R., Pili R. (2020) Ageing and COVID-19: What Is the Role for Elderly People? Geriatrics. Vol. 5. No. 2. P. 25.

Pfaller L., Schweda M. (2019) Excluded From the Good Life? An Ethical Approach to Conceptions of Active Ageing. Social Inclusion. Vol. 7. No. 3. P. 44—53.

Seifert A. (2020) The Digital Exclusion of Older Adults During the COVID-19 Pandemic. Journal of Gerontological Social Work. Vol. 63. No. 6—7. P. 674—676.

Sidorenko A. (2021) Active Ageing in the Time of COVID-19 With References to European and Post-­Soviet Countries. International Journal on Ageing in Developing Countries. Vol. 6. No. 1. P. 20—33

Sidorenko A., Zaidi A. (2013) Active Ageing in CIS Countries: Semantics, Challenges, and Responses. Current Gerontology and Geriatrics Research. Vol. 2013. P. 1—17.

Silva M. F., da Silva D. S.M., de Macedo Bacurau A. G., Francisco P. M. S. B., de As­sumpção D., Neri A. L., Borim F. S.A. Ageism Against Older Adults in the Context of the COVID-19 Pandemic: An Integrative Review. Rev Saude Publica. 2021. Vol. 55. P. 4.

Swift H. J., Chasteen A. L. Ageism in the Time of COVID-19. Group Processes & Intergroup Relations. 2021. Vol. 24. No. 2. P. 246—252.

Walker A. (2002) A Strategy for Active Ageing. International Social Security Review. Vol. 55. No. 1. P. 121—139.

Walker A. (2015) Active Ageing: Realising Its Potential. Australasian Journal on Ageing. Vol. 34. No. 1. P. 2—8.

Edwards P. (2002) Active Ageing: A Policy Framework. Geneva: World Health Organization.

 

---

[1] Edwards P. (2002). Active Ageing: A Policy Framework. Geneva: World Health Organization. URL: https://apps.who.int/iris/bitstream/handle/10665/67215/WHO_NMH_NPH_02.8.pdf?sequence=1 (accessed: 2.06.2022).

[2] Madrid International Plan of Action on Ageing. Report of the Second World Assembly on Ageing: Madrid, 8—12 April 2002. URL: https://documents-dds-ny.un.org/doc/UNDOC/GEN/N02/397/53/PDF/N0239753.pdf? OpenElement.

[3] В английском языке используется термин «active ageing», дословно переводимый на русский язык как «активное старение». Однако в российском дискурсе для обозначения этой концепции получил распространение термин «активное долголетие», что связано с негативным восприятием словосочетания «активное старение», вызывающим ассоциации с ускоренным, быстрым старением. См. обсуждение этого вопроса в статье: [Sidorenko, Zaidi, 2013].

[4] Сидоренко А. Активное долголетие (Активное старение). Европейский подход. URL: https://isp.hse.ru/data/2020/04/28/1544886310/02 %20Sidorenko_Doklad%20KPAD_HSE_28-04-2020.pdf (дата обращения: 2.06.2022).

[5] URL: https://ec.europa.eu/social/main.jsp?langId=en&catId=1062 (дата обращения: 2.06.2022).

[6] URL: https://www.eurofound.europa.eu/observatories/eurwork/industrial-relations-dictionary/active-ageing#:~:text=Active%20ageing%20is%20defined%20by,to%20the%20economy%20and%20society (дата обращения: 2.06.2022).

[7] URL: https://mintrud.gov.ru/ministry/programms/37/2 (дата обращения: 2.06.2022)

[8] Концепция политики активного долголетия [Текст] : научно-­методологический докл. к XXI Апр. междунар. науч. конф. по проблемам развития экономики и общества, Москва, 2020 г. / под ред. Л. Н. Овчаровой, М. А. Морозовой, О. В. Синявской ; Нац. исслед. ун-т «Высшая школа экономики». М. : Изд. дом Высшей школы экономики, 2020. URL: https://conf.hse.ru/mirror/pubs/share/360906541.pdf (дата обращения: 2.06.2022).

[9] Социальная защита в России до и после пандемии: развилки будущего: докл. к XXIII Ясинской (Апрельской) междунар. науч. конф. по проблемам развития экономики и общества, Москва, 2022 г. / Л. Н. Овчарова, О. В. Синявская (науч. ред.) ; Е. А. Андреева, С. С. Бирюкова и др. ; Нац. исслед. ун-т «Высшая школа экономики». М. : Изд. дом Высшей школы экономики, 2022. С. 71.

[10] URL: https://rosstat.gov.ru/itog_inspect (дата обращения: 2.06.2022)

[11] URL: https://rosstat.gov.ru/storage/mediabank/edn_03-2022.htm (дата обращения: 2.06.2022).

[12] URL: https://www.who.int/ru/initiatives/decade-of-healthy-­ageing (дата обращения: 2.06.2022).