Предмолодежь как новый социальный конструкт

В отношении молодежи крайне важным процессом сегодня мне представляется социальная трансформация границ возраста. С начала XXI века наблюдается редукция многих социальных конструктов, не только возраста, но и, например, пола, семьи, процессов воспитания и др. Если мы говорим об изменении молодежного возраста, то я предлагаю сконцентрировать внимание на нижней границе, поскольку занимаюсь социологией детства. Нас, социологов детства, очень волнуют проблемы субъективного соотнесения детского и молодежного возрастов. Определение четких границ крайне важно для сравнения благополучия с иными возрастными группами, для выстраивания социальной политики по возрастному принципу, например, в здравоохранении (когда еще наблюдают детские врачи, с какого возраста человек может самостоятельно принимать решение о медицинских манипуляциях, когда пора самостоятельно идти к взрослому врачу и др.), в сфере труда и занятости, в юриспруденции, в образовательной сфере, воспитательной сфере, в информационной (до какого возраста следует, например, ограждать ребенка / молодого человека от какого-то негативного информационного воздействия, а когда уже можно довериться его взрослой состоятельности).

Напомню историю возникновения нижней границы молодежного возраста. Специалисты называют две причины его конструирования в начале прошлого века: ограничения детского труда, установление 14-летнего барьера для его тяжелых видов, а также решение о вступлении именно в этом возрасте в политическую организацию — Всесоюзный Ленинский Коммунистический Союз Молодежи.

Если мы обратимся к классическому определению подросткового возраста как возраста полового созревания и психологических изменений человека, формирования высших психических функций, когнитивных и эмотивных ценностных ориентаций, то, согласно мнению детских психологов, этот возраст заканчивается к 14—15 годам. Далее предполагается новый возраст уже в рамках молодежи — юношеский.

Детские психологи Л. Выготский и Б. Эльконин в качестве главного источника трансформаций в юношеском возрасте выделяли изменение социальной ситуации развития с усвоением новых ролей, с поведенческой, деятельностной компонентой, с формированием новых форм отношений в близком и удаленном поле развития. Этот опыт в советские времена приобретался и закреплялся в поездках в пионерские лагеря, в деятельности молодежной организации, в летних трудовых отрядах, в производственных практиках, во время военных школьных сборов.

В связи с принятием Конвенции о правах ребенка 1989 года возраст до 18 лет стал официально конституированным детским возрастом, и тогда период с 14 до 18 лет попал и в детский возраст, и в социальной молодежный возраст. В современном российском научном сообществе все более четко выступает желание и высказываются мнения, чтобы не связывать границу молодежного возраста с четкими ориентациями на хронологический (календарный) возраст и пролонгировать детство. Сам термин «подростки» начинает распространяться вплоть до 18 лет. Совсем недавно, например, появилось исследование наших коллег из Санкт-Петербурга «Подростки 360°», где они называют респондентов 14—18 лет подростками, а не молодежью или старшими школьниками, как это было принято раньше.

Именно эта группа на первом этапе молодежного возраста сегодня все больше подвергается редукции: от устойчивого единообразия перехода к эмпирической субъективности. Российская социология детства фиксирует многочисленные противоречия и парадоксы развития на этом «пограничье». Мы полагаем, что возможно называть этот новый, постепенно выкристаллизовывающийся конструкт предмолодежью.

Если раньше этот первый период молодежного возраста был периодом приобретения самостоятельности, независимости, сегодня налицо новое явление глокализации детства — тенденция сокрытия детства от взрослых проблем, от взрослой жизни, попытка нивелировать влияние глобализирующегося социума[1]. Это влияние определяется прежде всего как конкурент родителям и семье и считается пагубным для ребенка.

Рассматривать современную молодежь без возможности изучения ее детства, родительского гнезда невозможно. В жизнь выходит молодежь, родители которой последовательно прошли несколько стадий близкого, включенного отношения к детству: гламуризация детства раннего возраста — когда ребенка представляют исключительно как успешный, красивый, яркий элемент в жизни семьи, затем интенсификация детства со стимулированием способностей, талантов, успешности и соревновательности, а далее драматизация подросткового возраста и медикализация естественных сложностей[2].

Ни одно поколение молодежи 14—18 лет до нашего времени не подвергалось такому контролю и тотальному вниманию, как сегодняшнее. Возникли новые формы власти взрослый группы над детьми, а гаджеты служат средством этого нового контроля[3]. Родители и иные близкие взрослые, учителя, тренеры используют специальные сервисы. Обратим внимание, сколько разных форм этого надзора над детьми как над недобровольными клиентами предложило наше время: за посещаемостью, учебой и успеваемостью в образовательных учреждениях; за всеми передвижениями вне дома, за общением с друзьями, знакомыми в соцсетях и в реальности, за формами отдыха, развлечения, тратами карманных денег, за активностью в виртуальном пространстве и в реальном пространстве путем фиксации того, сколько километров прошел, сколько времени сидел, а сколько времени занимался физкультурой ребенок.

Признание детей этого предмолодежного возраста социальными акторами, экспертами по реальному новому опыту (чаще всего в информационной сфере) не распространяется на иные сферы жизнедеятельности семьи. Например, замечено все меньшее участие детей в домашнем труде, помощи с младшими детьми, приготовлении пищи, в самостоятельной работе[4]. Родители ощущают, что дети быстрее, активнее, иным способом осваивают информационное пространство. Неявно, порой неосознанно некоторые из них искусственно пытаются сделать детей зависимыми, несамостоятельными в других сферах.

Имеются серьезные доказательства того, что, даже перейдя 18-летний рубеж, девушки и юноши остаются по своим социальным характеристикам, по своим практикам поведения в детском возрасте. Представительное исследование событийности детства показало, что до трети тех, кому уже исполнилось 18 лет, считают, что их детство не завершилось. Мы выявили некоторые характеристики этой группы, например, в ней больше юношей, чем девушек. Такое субъективное признание в своей невзрослости, как мы зафиксировали, связано со структурой семьи, где проживают респонденты. А именно все больше отказывающихся взрослеть, или во всяком случае обозначающих себя как таковых, вырастают в городских небедных семьях, которые обществом признаются как благополучные, где у ребенка есть оба родителя, есть братья и сестры, тесные связи с бабушками и дедушками.

Наша аргументированная позиция состоит в том, что это происходит не от того, что дети, подростки, юношество становятся другими, а от того, что само общество (явно или латентно) стремится к тому, чтобы задержать их как можно дольше в этом состоянии. Ранее психологи заявляли, что не хочет взрослеть тот, кто наследует опыт семейных неудач, родительской неэффективности. То есть те, кто пережил в детстве социальную травму инфантильности взрослых. Это утверждение сегодня нельзя считать актуальным. По мнению родителей из крупных городов, городов-миллионников, возраст окончания детства может приближаться к 21 году[5].

Эта задержка детства ведет к тому, что часть детского тезауруса перетекает в молодежной тезаурус, и сегодня уже молодежь довольно долгое время (по нашему мнению, до возраста молодых взрослых) не будет готова в обучении, профессиональной ориентации, при первых пробах трудоустройства пользоваться практиками взрослого населения. Она хочет продолжения детских технологий: развлекательных, гедонистических, ярких, аудиовизуальных, перманентно меняющихся, с элементами приключений, риска и т. д. Сознательная стратегия, которую выбирает определенная группа современной молодежи (отнюдь не маленькая, как мы отмечали выше), — доиграть свое детство — если не провоцируется, то точно стимулируется родителями при поддержке других социальных институтов.

Последние два года серьезно ужесточили эту тенденцию, и сегодня все больше родителей ежедневно инспектируют, что размещают дети в сети. Подготовка к сдаче ЕГЭ и поступлению в вуз структурируется, регламентируется, жизненное пространство оккупируется основным и дополнительным образованием в силу предъявляемых обществом требований. Образовательная сфера жизни расширяется по времени за счет свертывания молодежной субкультуры, увлечений кумирами, досуга, первых влюбленностей, то есть тех поведенческих характеристик, которые ранее специалистами назывались социокультурными маркерами данного возраста. Это связано и с тем, что поступление в высшие учебные заведения видится единственной удачной траекторией вхождения во взрослый мир, гарантирующей условную стабильность.

Повышение сенситивности, тревожности старшего поколения в последние два года, конечно, также оказывает влияние на предмолодежь. Старшее поколение ищет спасения в привязанностях, более долгих и близких отношениях со взрослеющими детьми. Причем эта зависимость юного поколения в семьях довольно часто проявляется не только как финансовая и материальная (в нашем исследовании событийности детства мы получили данные, что новое поколение стало позже получать карманные деньги от взрослых, позже тратить свои деньги по собственному желанию), а именно как затруднение в принятии решений о своей будущей жизни, в определении жизненных стратегий и жизненных путей.

В завершение резюмируем. Нижние границы молодежного возраста будут постепенно отодвинуты до 18 лет, время единообразного периода перехода от детства к молодости прошло и, вероятнее всего, в молодежном возрасте необходимо выделить новый период, условно его можно назвать предмолодежь. Эта группа сохраняет свою детскость и фактически не приобретает новый взрослый социальный опыт. События последних лет, определяемые обществом как социальная травма, ускоряют эти изменения.

 

---

[1] Митрофанова С. Ю. Проявления тенденций глобализации и глокализации в детстве: социальный и индивидуальный уровни анализа // Мир науки. Социология, филология, культурология. 2020. № 4. URL: https://sfk-mn.ru/PDF/29SCSK420.pdf.

[2] Майорова-Щеглова С. Н. Гламуризация детства как новый паттерн городского детства // Детство XXI века в социогуманитарной перспективе: новые теории, явления и понятия / отв. ред. С. Н. Майорова-Щеглова. М.: РОС. 2017. С. 157—168.

[3] Бочавер А. А., Поливанова К. Н., Павленко К. В. Гулять или не гулять? Как современные родители организуют независимую мобильность детей // Городские исследования и практики. 2020. Т. 5. № 3. С. 38-53. https://doi.org/10.17323/usp53202038-53.

[4] Майорова-Щеглова С. Н., Колосова Е. А., Губанова А. Ю. Событийность детства: к вопросу об эмпирических доказательствах новой теории генераций // Социологические исследования. 2020. № 3. С. 3—15. https://doi.org/10.31857/S013216250008796-8.

[5] Бесчасная А. А. Урбанистическое детство: социологический анализ. СПб.: Астерион, 2016.