Региональный рабочий класс и мутации трофейного капитализма в России: взгляд антрополога*

Интервью с Джереми Моррисом состоялось в начале августа этого года, когда многое неизбежное произошло, но осенние события еще оставались в будущем. Поэтому данное интервью фиксирует аналитические впечатления того периода, и Джереми говорит о важных вещах, касающихся повседневности труда рабочих российской провинции, которую он знает лучше многих столичных аналитиков, предпочитающих судить о сфере труда и занятости по массовым опросам.

— Давай оттолкнемся в разговоре от твоего опыта исследований. У тебя недавно был выход на Калужскую область, а она очень специфическая и интересна тем, что связана с новым русским капитализмом, который сейчас модно называть еще трофейным [1]. Рисуется образ, с одной стороны, очень отсталый, а с другой — очень глобализованный в отдельных сегментах. Сейчас, когда в результате тотальных санкций встали многие производственные цепочки, связанные со сборкой автомобилей, что происходит с людьми, с рабочими?

— Да, хотя у меня много претензий к Наталье Зубаревич [2], но в этом я с ней согласен — что этот трофейный капитализм (а еще его можно называть клеточным капитализмом), который связывал глобальную экономику с Россией, уже закончился. В той же Калужской области все работники с зарплатой выше среднего уровня (я имею в виду синие воротнички), работали в автокластере или в «Самсунге». При этом даже в близких к областному центру местах Калужской области ты можешь не встретить человека, который работает на «Фольксвагене». То есть их меньшинство. Когда человек получает хорошую зарплату в России, в экономическом смысле это имеет мультипликационный эффект, которого нет в более глобализованных экономиках. И этот мультипликационный эффект высоких зарплат здесь налицо: в небольшом городе, где проживали 200 или немногим более сотрудников «Самсунга», «Фолькса», «Вольво», последнее поколение новых пятиэтажных кирпичных домов с хорошим ремонтом раскуплено этими синими воротничками с более высокими доходами. Без них этих новостроек здесь не было бы, их присутствие повысило стоимость жилья, а когда жилье подорожало, это стало выгодно всем жителям города, подвигло их улучшить свою жилплощадь.

Потеря этими людьми рабочих мест в результате закрытия предприятий из-за санкций очень сильно скажется на этих городках и поселках. А дальше это приведет к значительному упадку доходов всего населения. Потому что снижение любых доходов имеет значение для спроса на услуги, влияет на другие отрасли экономики. Это, как справедливо говорит Зубаревич, цепная реакция.

— А то, что люди выживают, как в 90-е годы, за счет неформальной экономики, за счет реципрокности и обмена, демпфирует ­как-то ситуацию?

— Думаю, это будет психологически по-другому и сложнее, чем в 1990-х. Нельзя напрямую сравнивать с 1990-ми.

— Тут, наверное, еще вопрос в том, что сегодня это другие люди — те, кто является активной рабочей силой. Те же квалифицированные рабочие упомянутых тобой предприятий прошли довольно серьезную селекцию. Они как минимум не уходят в запой, готовы осваивать более-­менее сложное производство, подчиняться принципам западного менеджмента, не плевать в ангаре, курить в определенных местах. А с закрытием предприятий они снова приходят в ­какой-то гаражный цех, где дядя Вася кроет их матом, чтобы они ­что-то делали. Для них это тоже шок.

— Я думаю, это очень хорошо тобой сказано, очень важно учитывать эту персональную трансформацию по-фукодиански. Сейчас самые довольные — это те, кто в свое время не адаптировался к новому неолиберальному шаблону рабочего человека.

— Получается, что авангард рабочего класса, как говорили в советское время, сформированный на этих предприятиях, оказываются в некотором вакууме. К чему это может привести? Можно ли считать, что эта рабочая сила, накопленный ими человеческий капитал, утеряны? Перейдут ли они на неформальную экономику, реализуется ли сценарий Кордонского о гаражной экономике?

— После начала спецоперации все более чем кардинально изменилось. Если бы людей увольняли, конечно, они бы искали работу в другом районе или даже в другой области. Но для власти выгодно, чтобы не увольняли. А это создает сильный психологический дискомфорт: люди находятся в подвисшем состоянии, не могут планировать свою жизнь. Сейчас с человека, который зарабатывал от 40 до 70 тысяч руб­лей, берут расписку, что он будет на минималке сидеть дома. Он сможет выжить. Поедет ли он в Смоленскую или в Брянскую область, или в Москву? Не думаю.

— Но зарубежные производители типа «Фольксвагена», «Вольво», «Самсунга» как юридические лица в России к осени, возможно, прекратят свое существование. Они не смогут год или два платить работникам. Несколько месяцев — да, но что потом?

— Поэтому и встает вопрос, что будет с этими «трофейными районами», что будет с Калужской областью? Думаю, должна появиться ­какая-то федеральная программа для этих бывших цветущих районов.

— Возможно, этот квалифицированных рабочий класс сможет переместиться в сторону российских маркетплейсов, торговой сети. Но те же «Пятерочки» и «Магниты» тоже начнут сжиматься, потому что будет сжиматься в целом потребительский спрос, останутся дискаунтеры типа «Светофора».

— Да, будет рост дискаунтеров. Как мы уже наблюдаем последние десять лет на Западе, где тоже довольно сурово стагнируют доходы населения рабочего возраста. Я хочу обратить внимание на результат этого сокращения доходов. Половина населения не может сидеть на МРОТ, будет происходить ­какое-то нормирование, переход к некоторому государственному распределению.

— Да, к распределению продуктов первой необходимости для пенсионеров и людей рабочих возрастов с низкими доходами и квалификаций. Значит, возвращение к кейнсианским методам регулирования?

— Даже не столько к кейнсианским, сколько к докейнсианским. Вспомним опыт Великобритании, чья суперкапиталистическая неолиберальная экономика времен до Второй мировой вой­ны потом, во время вой­ны, стала самой настоящей государственно-­капиталистической экономикой. Просто потому что тотальная вой­на грозила банкротством. Люди моего возраста хорошо помнят рассказы бабушек и дедушек о нормировании, которое продолжалось еще лет восемь после окончания вой­ны.

— Как и в СССР, где только после смерти Сталина начались реформы, домохозяйствам стало разрешено постепенно повышать свое потребление.

— Естественно, были люди, которые нашли свои ниши в разных отраслях экономики, разбогатели во время вой­ны. Но во избежание тотального голода пришлось нормировать употребление всех базовых продуктов — яиц, молока, мяса.

— Получается, чтобы не допустить голод на фоне падения производства и социальных взрывов, российское правительство тоже в той или иной степени начнет вводить систему квазинормирования для определенных групп населения?

— Да. В Великобритании была блокада, в России — отключение от глобальной экономики. Здесь есть сходство. Это стоит иметь в виду и сделать некоторые выводы. Например, опыт Великобритании времен нормирования показывает, что было очень глубокое недовольство, очень резкая реакция населения на неравенство, на наглядную разницу в доходах и потреблении.

— То есть можно предположить, что и у нас сейчас видимые признаки классового неравенства будут вызывать резко негативную реакцию.

У меня еще такой вопрос. В России сильна мифология 90-х относительно энергии предпринимательства и роли предпринимателей. Что якобы все могли быть малыми и крупными предпринимателями, что самые хитрые и предприимчивые инженеры и рабочие в свое время основывали кооперативы, становились предпринимателями, достигали успеха. Пойдет ли сегодня в предпринимательство та квалифицированная рабочая сила, которая осталась не у дел?

— У меня довольно неоригинальный ответ в двух частях. Во-первых, эти люди уже давно «предпринимательские» — только без капитала, они уже давно ищут, хотят, стараются, но в нынешней России у них ничего не получается. Потому что все «схвачено», распределено по ренте, если вспомнить тезис Ильи Матвеева [3]. Приведу пример. Мой знакомый уже десять лет создает серию малых бизнесов. Но, несмотря на огромное число идей для прибыльного бизнеса, у него все разваливается, потому что нет связей ни в прокуратуре, ни в районной власти, нигде. В другой стране он бы уже мог стать мелким миллионером, но здесь он столкнулся с системой недоступа к исходникам экономических рент. И такое положение дел — бомба замедленного действия.

Во-вторых, у меня есть еще более пессимистичный прогноз. Исследования неформальных экономик, которые так откликаются во мне, когда речь идет о России, исходят из опыта одного антрополога — Кита Харта, который 20 лет прожил в Гане, ­где-то в Африке [4]. В суб-­Сахаре он наблюдал деградацию индустрии после колониализма, после ухода британцев, как существовала эта экономика и как случился полный коллапс налогового государства.

— Это фактически те же 90-е, когда все ушло в серые и в черные модели. Это большая опасность для государства.

— Да, будет жесткий контроль со стороны прокуратуры. Даже вице-премьер откровенно призналась [5], что российское государство не знает, как и чем зарабатывают на жизнь около 38 миллионов россиян. Как государство в такой ситуации может контролировать рост неформальной экономики, особенно в таких менее благоприятных районах, каким оказывается сейчас та же Калуга? Если мои прогнозы верны, то люди, потерявшие качественные рабочие места, не будут рисковать, пробуя себя в официальном предпринимательстве, а уйдут в неформальную экономику.

— Завершая наш разговор, я хочу еще раз вернуться к очень волнующему меня вопросу. В условиях глобализованного клеточного капитализма в России сформировался новый рабочий класс, который был занят в передовых маркетплейсах, подобных «Икея», или в промышленном производстве, например сборочном, организованных на западных стандартах и принципах менеджмента и отношения к рабочему. Этот человеческий капитал, может быть, не так велик количественно, но он создавал своеобразный мультиплицирующий эффект на локальных сообществах — с точки зрения качества жизни, потребления. И сегодня есть риск, что он просто растворится в русской бесконечной лесной дали. Нужно искать возможности целевым образом его ­куда-то направить, не держа долгое время в подвешенном состоянии, в котором он деградирует. Говоря по Марксу, мы рассматриваем капитал, как то, что должно всегда двигаться, работать и производить. Останавливаясь, он не становится сокровищем, а деградирует и превращается в ничто.

— Да. Никто за последние 100 лет не пытался вынуть из розетки шнур питания от глобальной экономики.

— Ну, и самый последний вопрос. Что ты наблюдаешь сейчас в Великобритании? Повлияет ли сегодняшняя ситуация на ваш рынок труда, в первую очередь на промышленный сектор? Вообще, как это все отражается?

— Здесь столько разных вещей можно рассказывать. В связи с изменениями цен на нефть и газ сейчас у нас очень высокая инфляция. Будет кризис, который напрямую связан с нефтью и газом, частично — с постковидными проблемами. Думаю, Великобритания — это единственная страна, кроме России, где будет очень сильный спад в следующем году. Это неизбежно. У нас политический кризис, из-за которого фактически никто не ведет активную экономическую политику. Ты знаешь мой тезис: Россия на самом деле не сильно отличается от Великобритании.

*Интервью с Джереми Моррисом взял Роман Абрамов специально для СоциоДиггера. Джереми Моррис — один из самых известных в мире антропологов, занимающихся изучением постсоветской повседневности и антропологии труда в российских регионах. Важным вкладом Джереми Морриса является монография, посвященная практикам жизни постсоветского рабочего класса в малых и средних городах центральной России. См. Morris J. (2016) Everyday Post-Socialism. Working-Class Communities in the Russian Margins. London: Palgrave Macmillan, а также: Абрамов Р. Н. «Нам хватает!»: жизнь и приключения постсоветского рабочего класса, увиденные глазами зарубежного этнографа. Обзор книги: Morris J. (2016) Everyday Post-Socialism. Working-Class Communities in the Russian Margins. London: Palgrave Macmillan // Экономическая социология. 2018. Т. 19. № 2. С. 209—229..

 

---

[1] Gunn G. (2008) Trophy Capitalism, Jefrinomics, and Dynastic Travail in Brunei. The Asia-­Pacific Journal. Vol. 6. No. 3.

[2] Наталья Васильевна Зубаревич — доктор географических наук, главный научный сотрудник Института социальной политики НИУ ВШЭ, https://www.hse.ru/org/persons/373006.

[3] См. Matveev I. (2020) State, Capital, and the Transformation of the Neoliberal Policy Paradigm in Putin’s Russia. In: B. Berberoglu (ed.) The Global Rise of Authoritarianism in the 21st Century. New York: Routledge.

[4] Hart K. (1982) The Political Economy of West African Agriculture. Cambridge: Cambridge University Press.

[5] Налог на все руки // Коммерсантъ. 05.11.2018. URL: https://www.kommersant.ru/doc/3771856.