Счастье и свобода в старости: власть, секс, путешествия*

Старость в России и мире

Портрет старения в России похож на общемировой, хотя различия заметны. У нас специфическая черта вышедших на пенсию людей — жаловаться на свою жизнь на публике, просто на всякий случай. Публично говорить о хорошем, о счастье, равносильно тому, чтобы рисковать им, сглазить его. Судя по нашему поведению, счастье может обитать только в ­каком-то укромном пространстве, о нем не стоит говорить вслух. В этом различие публичной позиции старика у нас и на Западе. В Западной Европе это улыбчивый человек, говорящий много хорошего. По социологическим замерам он, как правило, счастливее, чем человек среднего возраста.

Есть V-образная зависимость: наиболее счастливые возрастные когорты — молодежь и глубокие старики. Проваливается средний возраст. У нас же и в общественном мнении старость выглядит как период угасания, набор несчастий, и сами пожилые люди часто жалуются, рассказывают о неудавшейся жизни и(или) насущных проблемах. При этом нельзя сказать, что у нас старики живут безбедно (и в материальном, и в духовном плане), сетования соответствуют реальной ситуации. Но лишь частично, поскольку в их старости тоже много позитивного, что, к сожалению, редко транслируется на публику. Это первое большое различие.

Второе — меньшее материальное благополучие стариков. Не только по доходам, но и по накопленным сбережениям. Люди старшего возраста у нас менее состоятельны. В старшем возрасте у них подчас самое большое достояние — квартира, жилплощадь. Как правило, люди старшего возраста обеспечены жильем.

Но кроме того, свои накопления старики у нас часто рассматривают иначе. Видят себя хранителем богатства для будущих поколений — для детей и внуков. Не пользуются тем, что сберегли или получили по наследству. Есть масса историй, когда владелец дорогой квартиры в центре города-­миллионника живет в ней нищим. Буквально голодает, из небольшой пенсии раздавая деньги внукам, поскольку им нужнее, а для себя покупает только лекарства и дешевое, недостаточно полноценное питание.

В этом еще одна особенность. Западный мир предполагает, что выросшие дети не нуждаются в дополнительной опеке и старики тратят свои средства на себя. Мы видим много путешествующих пожилых немцев, французов. Нередкий сценарий — заложить дом, купить микроавтобус и колесить по Европе. Постоянно видеть ­что-то новое. Путешествующий пенсионер в Европе — правило, а не исключение. Не то, чтобы люди старшего возраста путешествовали в равных пропорциях с молодыми, нет, туристы в Европе, как правило, те, кто вышел на пенсию.

Когда мы с коллегами писали последнюю книгу [Мануильская и др., 2021], успели до пандемии взять интервью в Германии, а до этого ездили в дома престарелых в Израиле, Финляндии. Так вот за счет хорошо налаженной системы долговременного ухода старики там более беспомощны. Не раз приходилось слышать: «Мы бы в ваших условиях вообще не выжили». Им трудно представить, как существовать без теплого сортира и горячей воды в доме. А наши живут. И они более самостоятельны, юрки. Их тренирует погоня за дешевой едой, одеждой, льготами, выплатами, которые просто так не получишь.

У нас выплаты доступны по обращению. Только человек, интересующийся тем, что ему положено, может получить эту выплату. В результате развивается множество полезных социальных навыков. Наши социологи называют это выживанием. Кордонский, например, тоже говорит про выживание [Кордонский, 2021]. Но я бы называл это обживанием, тасованием пространства, рассмотрением его как спекулятивного пространства игроков. Игра не заканчивается.

Игра с государством, с родственниками продолжается и в пожилом возрасте. Хотя, если предложить старикам поиграть, они скажут, что время их вышло. Тем не менее, у нас одна из самых распространенных пословиц о старости: «Седина в бороду — бес в ребро». Старички наши шалят сильно. Говорю о позитиве, конечно.

Другая особенность наблюдается во всех возрастах. Мы менее улыбчивы. Старики наши не каждому улыбнутся. Порой, когда стучишься, собак спустят. При первой встрече смотрят, будто убить хотят. По крайней мере, проклясть. А стоит заговорить, показать, что ты не мошенник (у нас одна из самых больших проблем — мошенничество и обман стариков), оттаивают, относятся с теплотой. Душевность очень сильна у нас. Тебя и усадят, и чаем напоят, и на ночь остаться предложат. Стол и кров предоставят, что в Европе не принято. Благополучие предполагает, что твой собеседеник ни в чем не нуждается, в том числе в тепле и заботе.

Наши старики показывают невероятную расположенность к чужаку. Подкупают теплота, объятия, готовность проводить с тобой часы, невзирая на то, что были совсем другие планы. Именно поэтому из России уезжать не хочется. Здесь мы каждый раз оказываемся в ситуации спонтанного праздника. Сначала настороженность и отсутствие желания вести беседу, а потом многочасовые разговоры под чай, пирожные, борщ. Все, что есть в холодильнике и в погребе — все на стол для дорогого гостя. Такое трудно представить в Европе. Там иначе выстроена коммуникация с незнакомыми людьми.

Чем еще мы отличаемся от Западного мира? Мы очень быстро социализируемся. Ребенок выходит из школы социализированным российским гражданином. Это различие подметил Кордонский, Юрий Левада называл его двоемыслии и говорил о нем в негативном ключе. Но, на мой взгляд, это не двоемыслие, а особый род социализации. У нас человек живет одновременно в нескольких реальностях, которые не всегда пересекаются.

В Европе везде бюрократия. Там социализация приводит к подчинению законам. Нельзя после 11:00 шуметь — не шумят. Если сосед шумит, человек не пойдет выяснять отношения, не будет злиться. Он, сохраняя спокойствие, позвонит в полицию.

Наши скажут на такое поведение — стукач. А там такого понятия нет. Обыденная жизнь инкорпорирована в регулируемую законом публичную жизнь, и нет внутреннего конфликта. А у нас — постоянный конфликт. Есть публичная жизнь и непубличная. Публично нельзя говорить откровенно, надо жаловаться: пенсия маленькая, ни на что не хватает. Вдруг что перепадет? Этой позиции в России придерживаются все. Пенсионеры с высокими доходами тоже жалуются. Когда как интервьюер показываешь, что пришел просто поговорить, потому что человек тебе интересен, собеседник расслабляется, в разговоре складывается совсем другой дискурс, в котором уже нет жалоб.

Здесь наше базовое отличие в адаптивности, душевности и открытости при одновременной закрытости. Такое переключение абсолютно непонятно иностранцам. Где ваши личные границы? А границ нет, есть две стороны. Повернулся одной — другой тут же не стало.

Если бы мы не жили сейчас в пандемии, специальной военной операции, я бы говорил: надо дожить до старости. Но мы стали стариками сразу: у нас и молодежь теперь старики, поскольку она пережила за этот небольшой период времени, за три года — столько, сколько предыдущее поколение, которое не нюхало пороха, что называется, — переживало за всю свою жизнь. И вот здесь есть наше базовое отличие: оно как раз отсылает к адаптивности и к душевности, открытости, при одновременной закрытости. Ты просто должен перейти из одного режима в другой.

Три возраста старости и (не)возможность типологизации жизненных сценариев

Типологизация пожилых людей возможна по разным основаниям, но она хороша для статистических данных. Как только сталкиваешься с живым человеком, складываются не типы, а образы. Попадаешь в ауру общения, перед тобой раскрывается судьба. Она не то чтобы абсолютно уникальна и неповторима, но ее невозможно подогнать под ­какой-то тип.

Один из смыслов старости — возвращение к себе. Человек с возрастом перестает стесняться своей индивидуальности. В 2017 г. был проект, в рамках которого мы опрашивали столетних ветеранов вой­ны [Рогозин, 2021]. С одной стороны, это поколение коллективистское — наши мифологемы накладывают на них стремление быть, как все. С другой — замечал, что люди, подходящие к столетнему рубежу или перешагнувшие его, перестают подстраиваться. 85—90 лет — очень волнующий период. У человека возникает своя траектория, которая выражается в словах, в возвращении к детству. Детство становится чрезвычайно важным элементом не только биографии, прошлого, но и настоящего. С годами человек отодвигается к началу. В среднем возрасте говорит: «осознанно себя помню лет с 7—10». А в старости — с 2—3 лет. Движение в детство, в золотой возраст, лет до 8—9, когда школа еще не сильно давит и гормоны не начали о себе напоминать.

Обычно это списывают на деменцию, но человек действительно помнит детство, маму, ребятишек — с кем дрался, кого любил, гораздо ярче, чем вчерашний день. Это выстраивание биографии через детство, этот смех (вроде старик, а ведет себя, как подросток) не позволяют к ­какой-то типологии прийти. Погружаешься в разговор, очень личный и ироничный. Нужно только вырваться из круга первоначальной подозрительности. Как только вырвался, подпадаешь под очарование своим респондентом, и оно не позволит играть в типологии.

Но если ­все-таки говорить о типологии, стоит вести речь о внешнем взгляде на старость. Типологии продуктивны при реализации социальной политики. Все, в том числе ВЦИОМ, как правило, стригут под одну гребенку, говоря о стариках как таковых, по привычке приравнивая старость к выходу на пенсию. Недавно мы обсуждали во ВЦИОМ, что старшее поколение по разметке опросов общественного мнения считается с 60 лет. Но это опасная разметка. Мы фактически дискриминируем старшее поколение — долгожителей. Когда у нас планка 60+, то разговариваем, в основном, с людьми от 60 до 70, не старше. А дальше есть очень значимые различия. Нужно выделять три возраста старости. Такая типологизация отражает периоды разного поведения и проживания жизни.

От 55 до 70 лет — период транзита к старости. Все разговоры об активном долголетии направлены только на эту группу. До 70 лет старики у нас так или иначе работают. Под работой понимаю не только оплачиваемый труд, но и работу на даче, на огороде, помощь внукам, подработки. Слесарь 6 разряда может приходить иногда на производство. Наиболее типичны в этом отношении преподаватели вузов. 70-летний профессор никого не удивит. Это самое продуктивное время для вещающих с кафедры, поскольку накоплен опыт и поставлена речь.

Все социальные программы должны быть направлены на вовлечение в общественную и политическую активность. Необходимы курсы, образовательные программы. На этот возраст направлено «Московское долголетие». Но тут мы наблюдаем парадокс: оно называет себя долголетием, а по факту работает со старшим средним возрастом. Или транзитивным возрастом старости.

Возраст действительной старости — от 70 до 85, когда человек постепенно теряет возможность обслуживать себя самостоятельно. Развивается деменция. Человек индивидуальный, экономический трансформируется в социального, для которого очень важно окружение. Он будет жить только при наличии окружения, создающего осмысленность существования, позволяющего чувствовать свою нужность. Счастливо и долго живут те, в ком нуждаются их родственники.

Бедолага сын, внучка гулящая, с одной стороны, они тянут деньги и можно было бы ругать их за это, а заодно и стариков: «Зачем отдаешь последнее?». Но с другой — именно они служат сильным стимулом, позволяют старикам чувствовать свою значимость и продолжать жить.

В этот период важно не столько учить стариков ­чему-то новому, сколько включать их в сообщества. Образовательные программы, танцы ни к чему им. Им важно чувствовать, что они ­кому-то нужны. Это всегда важно, но в этом возрасте выступает приоритетным условием благополучия. Без значимой фигуры рядом — ребенка, соседа, друга, подруги, долголетие невозможно.

Наконец, действительно долгожители, 85+. В этот период человек уже просто не может жить, если никого нет рядом. Речь идет о программах долговременного ухода. Возникают фигуры социального работника и родственников. Последние очень недооценены. Люди, живущие рядом с пожилыми родителями, в ­каком-то смысле совершают подвиг. С другой стороны, это и есть человеческое счастье, когда можно оставаться ребенком в довольно зрелом возрасте.

И вот, если этого ребенка соседа, друга, подруги, нет рядом, долголетие невозможно для старика: после 90 начинаются проблемы. С хождением в туалет, принятием душа, различными гигиеническими процедурами. И без помощи — нельзя. Иначе жизнь очень быстро превратится в ад. Тем более, что у нас, практически ни у кого, в том числе и у богатых людей, жилищные условия не приспособлены для того, чтобы быть долгожителем. В этом трагичность.

Вот здесь, кстати, возникает типология — типология трех периодов старения, особенности. Если же говорить о других типологиях, то разделил бы на две группы — старость унылая/активная.

Старость активная и в унынии

Первая группа — находящиеся в унынии. Есть один вопрос, который вгоняет стариков в уныние. Сам не знаю, как на него ответить и представляю, каково им с ним. Вопрос такой: «Зачем живу, кому я нужен?». Кроме болячек ничего не осталось, супруга или супруг уже умерли, дети встали на ноги, им не до стариков. Эта группа очень большая. Катастрофа в том, что до них никакие социальные службы не доходят, потому что в унынии старики сами ото всех закрываются, не отвечают на телефонные звонки, не открывают двери.

Вторая группа — гораздо меньшая — группа активного долголетия. К­то-то реализует себя через церковь, ­кто-то продолжает заниматься спортом, ­кто-то внуками. Мало кто путешествует, к сожалению. Люди не мобильны в целом, а в старости особенно. Можно сказать, что у нас не мобильная страна.

При этом в любом театре России старушки составляют постоянную зрительскую аудиторию, они практически всегда присутствуют в зале и по разговорам становится ясно — они здесь завсегдатаи.

Программы активного долголетия, как правило, вовлекают людей и так активных. Они получают дополнительную поддержку, что, конечно, хорошо. Но что делать с унывшими? Как выстроить социальную политику, чтобы помощь получили наиболее в ней нуждающиеся?

Это одна из самых больших социальных проблем старения. Она диагностируется сразу, но ее пытаются не замечать. Когда важны отчеты, вовлекать в программы людей в нестабильном состоянии невыгодно. Сегодня пришли, завтра нет. Могут сорвать любой праздник.

На предприятиях, в организациях собираются Советы ветеранов. Вокруг них небольшой шлейф знакомых, и все. Ситуация странная. С одной стороны, в России довольно много НКО, действует программа «Активное долголетие» и за последние 20 лет много было сделано в этом направлении. Но при этом все выстраивается вокруг активных людей и быстро схлопывается, отчетность убивает все живое. Она доминирует над предметностью. Эффективнее сделать отчет, чем дело. Это общая беда. Но если мне скажут: «Напишите рекомендации», получится создание еще одной отчетности. Замкнутый российско-­советский круг симуляции дела через отчеты.

В 2003 г. в рамках проекта «Будущее молодежи России» я сделал сплошной опрос по всем молодежным организациям Красноярска и Москвы, взял глубинные интервью у их руководителей [Рогозин, 2003]. Обнаружил, что все молодежные организации описываются всего 11 глаголами, отглагольными существительными. Потом их же нашел в социальной политике в области старения. Два ключевых: содействие и развитие, а применяя все 11 слов можно описать любую деятельность и получить дополнительное финансирование не только от государства, но и от бизнеса, потому что он теряется от этих отглагольных существительных в родительном падеже, и дает деньги.

О сексе

Судьба человека, дожившего до 90, и комична, и одновременно трагична. Она насыщенна драматичными событиями. Со стариками о сексе можно бесконечно говорить. Это один из моих любимых вопросов. С женщинами получается, с мужчинами — нет. Когда удается разговорить старичка 80 лет и старше, разговор скатывается к байкам и анекдотам, рефлективности не удается достичь. С женщиной до самого пожилого возраста беспроигрышный ход — спросить про детей и аборты. Тут многое раскрывается. Легко переходить на отношения, мужчин. И мужского гонора нет. Есть скорее романтическое переживание. Воспоминания захватывают, глаза загораются. Об этом говорил ранее.

Беззаботность, счастье, громкий смех — старикам этого хочется, но давят нормы, представления о том, что можно себе позволить, а что — нельзя, что прилично, а что — нет. В Штатах у стариков многообразная сексуальная жизнь. Я поражался, когда читал, но и у наших обнаружил такую же. В этом мы не отличаемся, отличаемся в другом.

На одной из конференций выступала девушка как секс-евангелист. Из большой сумки она выгрузила на стол массу яркого, прыгающего и жужжащего. Такого восторга аудитории никогда не видел. Все в руки брали, разглядывали. Аудитория там была молодая, лет 25—30, и я подумал, что с бабушками еще интереснее получится. Подумал, надо взять образцы в магазине секс-игрушек и бабушкам рассказать о современных средствах обогащения эротической жизни. Организаторы сперва обрадовались и согласились, но потом испугались, что ­кто-то напишет жалобу за порнографию и разврат в образовательной программе. Пришлось рассказывать без наглядных материалов. Боязнь публичного скандала помешала, хотя секс-игрушки — это нормально, никто же не собирался демонстрировать их практическое использование на живых людях. Никакой порнографии, но и ­все-таки разговор оказался невозможен. В результате и образования, обучения нет. Если никто публично не объяснил, то и дома у тебя в спальне ничего не произойдет. Это же не «включил, завел и поехали». Там должны быть игровые сценарии, навык взаимодействия, другие значимые элементы.

Тренд на интимность нередко поддерживается людьми нетрадиционных ориентаций. И речь не обязательно про гомосексуализм. Сюда же можно отнести полиаморию, ­какие-то фетиши и так далее. Это яркое, это бурлеск. Такие люди более внимательно относятся к своему телу. В этом нет ничего плохого. Это маленькая частность — они экспериментируют. Но когда они выходят на публику, человек из деревни на них смотрит: господи, что за Содом и Гоморра?!

Опыт СССР, язык, эйджизм и самоцензура

Едва ли опыт людей, живших в условиях двоемыслия в СССР, востребован сегодня. Сам по себе транзит от советского человека к постсоветскому не завершен и даже не факт, что он был. Ядов, Заславская — эти люди боролись за перестройку, их волна, этот дискурс транзита сошел на нет примерно к 2010 г., его пик пришелся на нулевые. А было ли в итоге другое общество, я не уверен.

В русской культуре религиозными догматами, бытом, в семьях поддерживается норма молчания. У нас принято молчать. Даже о самом главном говорить не стоит. Молчание — золото. И если не хочешь выглядеть дурачком — молчи. Каждая мама своему ребенку об этом говорит: не знаешь — молчи, знаешь — тем более молчи. Эта норма разрушает личное пространство, ведь человек — животное социальное, ему нужен язык, но язык вырабатывается только в общении.

Мы наблюдаем трагичность нашего безымянного быта, наполненного пятью словами матерного типа. Мы считаем русский мат богатством языка. А это убогость, потому что другой язык не развивается. Мат иногда как музыка звучит у стариков. Они матерятся хорошо, от души, а других слов нет.

И вот возникла прослойка, где эти слова появились. Возник очень тонкий слой, этакая фольга из людей, научившихся говорить об интимном публично. Эта прослойка была активна, выпестовав эту свою активность благодаря социальным сетям. И вдруг эта фольга разорвалась. Именно этому классу людей стало не просто неуютно, а очень плохо в нынешних условиях. Именно из этой группы людей идет сейчас массовая миграция, сотни тысяч уехали за два месяца — это колоссальные цифры оттока. Понятно, не насовсем — многие просто от невозможности говорить. Вопрос даже не в эзоповом языке и двоемыслии, а в том, что на эту «фольгу» обрушилось.

У Пивоварова недавно была хорошая программа по поводу этических дилемм [Пивоваров, 2022]. Отсутствие и цензуры, и свободы слова одновременно приводит к невозможности высказаться, а затем и к очень жесткой самоцензуре. А это самое страшное.

Равно и самоэйджизм/внутреннний эйджизм гораздо страшнее, чем просто эйджизм. В отношении последнего можно создавать анклавы и программы преодоления, с собственным бороться сложнее.

В России эйджизм широко распространен, но наблюдается реальный прогресс в преодолении. Уже стало неприличным в объявлении на работу указывать возраст, хотя 20 лет назад это была общая практика. Считалось нормальным утверждать — вот такая у нас профессия, что берем только до 45, а то и до 30.

Теперь эйджизм сместился в образование. Никого не удивишь сообщением о летней школе для студентов до 25 лет. Ради эксперимента постоянно подаю заявки, получаю одни и те же ответы: вы так экспертны, что мы вам не подходим. Одним словом, эйджисты.

Думаю, это будет преодолено. Все чаще в программах нет верхней границы возраста. Студент 70 лет несет с собой не только проблемы, он может обогатить летнюю школу, на которой одни подростки. Конечно, если пионервожатые в этой школе квалифицированные.

Возраст и власть

Сложно сказать, что дает геронтократия в политике. Этот вопрос отсылает нас к позднему советскому времени — брежневскому, андроповскому, черненковскому периодам. Тогда Политбюро вызывало даже не удивление, а изумление количеством людей, которым пора уже о душе подумать, а не просиживать дни напролет в креслах.

Но сегодня ситуация иная. Основная трагедия не в том, что молодые или среднего возраста люди теряют шанс показать себя в политической или социальной жизни, поскольку места заняты. Важнее трагизм существования самих людей старшего возраста, запертых внутри системы, поскольку их возраст может дать нечто гораздо большее, нежели построение или удержание карьеры.

Позиция бессменного руководителя, что определяет геронтократию, не самая человечная и не самая благоприятная для реализации своего предназначения. Тут речь не о возрастных ограничениях, а о ротации: поскольку человека, находящегося у власти продолжительный период, власть коррумпирует, разрушает изнутри. Власть вообще штука опасная, не каждый может преодолеть это искушение. И солидный возраст, к сожалению, не защищает от ошибок, а, может быть, даже укрепляет заблуждения в отношении себя, размывает критическую позицию. На геронтократию стоит смотреть как на некую трагедию человеческого духа. Трагедию тех, кто задерживается у власти надолго, в преклонном возрасте занимает те места, что и молодым небезопасны.

При этом едва ли должен смущать возраст короля Саудовской Аравии (86 лет), главы Палестины (86), руководителя Ирана (82), Джозефа Байдена, 46-го президента США (79). Геронтократия определяется не столько календарным возрастом человека, занимающего должность, сколько временем его пребывания на ней. Можно быть геронтократом к 40 годам.

Сам тренд на солидный возраст людей во власти, может быть, даже имеет смысл поддерживать: он отражает многообразие возможностей и снятие ненужных возрастных ограничений. Избранные лидеры в той или иной позиции находятся не всю жизнь, а ­какой-то срок. Это своего рода вызов каждому: на конкурентных основаниях можно стать руководителем государства или компании в 70 или даже в 80 лет.

Тренды, связанные с возрастом

Общим трендом можно назвать пересмотр представления об образовании. На государственном языке тенденция определяется как непрерывное образование. Размылась граница хобби и работы. Люди вдруг обнаружили, что на хобби можно зарабатывать порой и на порядок больше, чем на работе. Образование направлено на приобретение навыков, получение от процесса удовольствия и трансформацию его в счастье и востребованность.

Это колоссальное изменение коснулось и стариков. 20—30 лет назад пятидесятилетний человек говорил: «Куда мне учиться?». Даже от тридцатипятилетних мы слышали: «Я окончил вуз, зачем мне еще учиться? Я все знаю, я работаю».

Теперь даже в старшем возрасте редко отвечают, что учиться не надо. «Я не учусь, потому что…» — и множество оправданий. Человек — ленивое существо. Но утверждать, что учиться не надо, сейчас неуместно [Рогозин, 2016], это социально неодобряемое поведение.

Второй тренд ориентирован на интимность, сексуальность. Вопрос о сексе уже не вызывает оторопи. Спокойно могу спросить в ходе интервью 80-летнюю женщину, когда она в последний раз занималась сексом.

Кстати, основной контингент дейтинговых платформ, типа «Мамбы» и «Тиндера» — женщины 55—60 лет. Они себя пожилыми не считают, и правильно делают. Но это городская, не деревенская культура. Тут большая мобильность. Тиндер — площадка для мобильных людей, для перемещения, передвижения, экспериментов.

В общем, тренд заключается в том, что люди старших возрастов все меньше стыдятся своего тела, больше на него обращают внимание. И готовы об этом говорить.

Разговор не всегда получается, поскольку есть много страхов. Самый большой из них — собственное тело. Оно меняется, и нет культурных паттернов понимания, что измененное тело тоже красиво.

Мне помогла это осознать термальная культура Германии и Австрии. Основной контингент посетителей терм 50—60 лет, и я вдруг обнаружил, что 60-летние женщины красивы. В термах ходишь обнаженным, и это не нудизм. Это отдельная философия.

Во-первых, термальная культура связана с программами ухода и оздоровления: сауна, кремы, холодная вода, горячая, кожа становится шелковистой. Во-вторых, основная философия терм — замедление жизни. Важное место занимают комнаты отдыха. Пальмы, музыка, живой огонь. Замедляешься, и пропадает оценочность суждений. Принимаешь себя. Потом видишь женщину, она расслаблена, нравится себе, не пытается ­что-то скрыть, но получает удовольствие от существования. И она безумно красива.

У наших людей такое состояние вызывают воспоминаниями о любви. Человек вдруг расслабляется, уходит в воспоминания и становится очень красивым.

Тренд позитивен: люди начинают чувствовать эстетику жизни, красоту старшего возраста. Есть своя игра, флирт, любование собой. Возвращение человеку интимности.

А третий тренд… хотя нет, это константа — люди старшего возраста продолжают работать.

Важно сказать какого тренда нет, хотя все для его развития есть, и правительство этому содействует. Это тренд на повышение мобильности.

Мы на протяжении нескольких лет исследований, опросов показали, что движение — часто более важный, чем ­что-либо другое, фактор активного, счастливого долголетия. Человек должен двигаться. Особенно пожилой, долгожитель. Перемещаться в пространстве и сменять пространства.

Если можешь уехать, хотя бы в соседний город, жизнь обогащается. Это прямая зависимость, а старики сопротивляются. Внутренний эйджизм сковывает.

Что сделать, чтобы маме было хорошо? Вывезите ее ­куда-нибудь, в музей сводите, на выставку. Но родственников в этом убедить легко, а вот убедить стариков — практически невозможно. Редко кого удается вырвать из рутины. Но если получается, благодарят: «Не ожидала, что будет настолько здорово». Такие мероприятия должны быть регулярными.

Но сейчас мы находимся не только в российском, но и в международном кризисе. Сильно не распутешествуешься.

Счастье не в отчетах

Что такое счастье старения? Говоря наукообразным гсоударственным языком — субъективное благополучие. Все хотят быть счастливыми. И намек на это звучит в ответе на вопрос «На сколько лет вы себя чувствуете, если все боли убрать?»; восьмидесятилетний человек отвечает — на 25—30 лет.

Много разговоров о счастье в старости с партнерами, со всеми без исключения: сотрудничаю с «Фондом Тимченко», «Фондом почет» (РЖД), фондом «Содружество» (комбинат «Магнезит» в Сатке), вступил в «Партию пенсионеров» (с ними складывается хорошее взаимодействие, то исследование надо делать, то ­что-то другое).

РЖД, наверное, самая продвинутая компания из мне известных. Она огромная. Можно сказать, представляет пенсионеров всей России. У них большая база и разнообразная — от работного люда до высококвалифицированных специалистов. Для телефонного опроса мы можем делать выборку, репрезентировать случайным образом, не опасаясь наличия неработающих номеров. Они создали хорошую программу сопровождения и поддержки пенсионеров. РЖД — локомотив по социальной политике в области старения. Они формируют общероссийскую повестку.

«Магнезит» гораздо меньше. У них есть цех пенсионеров. Не знаю, как это юридически оформлено, но раз в квартал, по-моему, идет выплата всем пенсионерам комбината. Раньше это было большое производство, потом сократилось, а пенсионеров много осталось. «Магнезит» реализует израильский вариант: обеспечена включенность людей, постоянное взаимодействие и политическая мобилизация в нужный момент. Как минимум, всегда известно благодаря такой программе, жив ли человек, и как он живет.

В Израиле меня поразило то, что они учат — навязывать уход не надо. Надо только раз в день пообщаться, пожелать доброго утра. Прагматично, убедиться, что жив. Либо звонишь, либо стучишь в дверь, но каждое утро. Человек к этому привыкает, как к будильнику. И к коротким беседам, именно минута-­полторы разговора, но регулярно, очень важны. «Магнезит» поддерживает эту практику у себя. У них есть поводы для общения. Может, не ежедневно, но ­все-таки пенсионеры на виду.

Счастье всегда в общении. В малых городах пенсию приносит почтальон, и пенсионеры к его приходу конфеты достают. Был свидетелем не раз: почтальона усаживают, чай наливают. Разговор, целый ритуал. Как существует «день почтальона», приносящего пенсию, точно так же есть и день взаимодействия с организацией. Так заведено во многих наших бизнес-­организациях: особенно крупных, с историей.

К сожалению, когда многие организации начинают публично говорить о социальной политике, переходят на казенный язык отчетов и показателей. Слушать неинтересно, понимаешь — очередной пиар. Классные вещи делают во многих компаниях, но не умеют об этом рассказывать. Моя задача как исследователя еще и научить их говорить человеческим языком. Существует немало душевных устоявшихся практик, но потом они трансформируются в отчеты, от которых тошнит и пенсионеров, и тех, кто их пишет.

Мы живем в мире, где в старости много счастья, но когда начинаем об этом рассказывать публично, оно превращается тоску. Большая наша беда в социальной политике — мы не умеем пускать в политику личное. Стыдимся. Не пенсионеры стыдятся, а мы, и пытаемся обезличить.

Мне говорят — нужны объективные показатели, а субъективизма не надо. Это и приводит к катастрофе. Публичность социальной политики выхолащивается. А жизнь остается счастливой и недоступной для социальных инноваторов.

Литература:

Кордонский С. Как устроена Россия. Статьи и интервью разных лет. М. : Common Place, 2021.

Мануильская К. М., Рогозин Д. М., Грязнова О. С., Ипатова А. А., Вьюговская Е. В. Жизнь вне изоляции: концепция нового социального дома. М. : Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2021.

Пивоваров А. Выбор, который делает нас // Редакция. 2022. 5 мая. URL: https://youtu.be/ZjXMBeQvrYk. Дата обращения: 30.05.2022.

Рогозин Д. М. Транспарентность молодежных организаций // Материалы исследовательского проекта «Будущее молодежи России» / под ред. Д. М. Рогозина. М. : Институт социологии РАН, 2003. С. 57—86.

Рогозин Д. М. Столько не живут: чему нас могут научить столетние старики. 2-е изд. М. : Изд-во «Пункт» : Common Place, 2021.

Рогозин Д. М. Либерализация старения, или труд, знания и здоровье в старшем возрасте // Старикам тут место: социальное осмысление старения / под ред. Д. М. Рогозина, А. А. Ипатовой. М. : Институт социологии РАН, 2016. С. 8—41.

*По материалам интервью Анны Кулешовой с Дмитрием Рогозиным специально для СоциоДиггера.