Социология возраста*

Есть устойчивое ощущение, что социология возраста как самостоятельная субдисциплина так и не реализовалась. Существует довольно условный союз, например, социологии детства и социологии старения. При этом исследования детства находятся под сильным влиянием психологии, а в исследованиях старости скорее говорят про социальную геронтологию, чем про социологию старения. Можно сказать, с понятием «возраст» в социологии та же проблема, что с понятием «гендер». «Гендер» в первую очередь относят к женщинам, а мужчины, доминирующая группа, обходятся без характеристики в этой графе; точно так же фактически весь период между детством и старостью в логике возраста не слишком часто анализируется. При том, что возраст и пол — два базовых элемента в любой выборке, теоретизирован возраст довольно слабо. По сути, единственная объединяющая идею возраста популярная исследовательская программа сегодня — «перспектива жизненного пути».

Первые социологические теории старения — «теория активности», «теория разъединения» — появляются в 1950—1960-е годы. Видимо, именно в этот период старость начинает массово «размыкаться» с инвалидностью по возрасту, заявляется как самостоятельный период жизни. Показательно, что теорию разъединения (довольно мрачный взгляд на старость) в 1960—1970-е годы активно критиковали, а позже без приставки «эйджистская», и не вспоминали. Кстати, критика теории разъединения стала важным этапом в карьере будущей исследовательницы социологии эмоций Арли Хокшиль. Иными словами, признавать базовым пессимистичный сценарий определенно не желали.

В 1980-е годы Питер Ласлетт ввел понятие «третий» и «четвертый» возраст. Сам третий возраст — период жизни, когда человек выходит из трудовых отношений, но вполне энергичен, активен, способен самореализовываться — появляется вскоре после Второй мировой вой­ны, и в 1980-х годах оказывается настолько заметен и статистически значим, что не социолог, а историк Ласлетт его описывает. Параллельно с этим пенсионный порог сдвигается, постепенно увеличивается особенная возрастная зона между временем участия в трудовых отношениях и четвертым возрастом, под которым подразумевается не просто нетрудоспособность, а проблемы с самообслуживанием, автономностью.

Когда мы говорим про периодизацию внутри социологии детства, существует достаточно высокий консенсус по поводу основных моментов: когда, к примеру, ребенок должен начать говорить и т. п., и отклонения статистически незначимы. Про людей старшего возраста так не скажешь. Представьте, что 100 участников бегут марафон: через пять минут они все будут довольно близко друг к другу почти независимо от их подготовки. А вот через час расстояние между ними уже будет весьма значительным. С тем же эффектом мы имеем дело, когда говорим о поздних возрастах. Там понятие нормы — штука довольно условная. Соответственно, в развитых странах третий возраст будет больше, чем в развивающихся, а ­где-нибудь в тропической Африке третий возраст как таковой в логике Ласлетта еще не возник. Россия находится в группе развивающихся стран. По сути, полноценный и статистически значимый третий возраст у нас, видимо, есть только в столицах.

Существует понятие «социальное протезирование» — индустрия поддержки людей в пожилом возрасте. Традиционной проблемой даже в развитых странах было обслуживание в домах престарелых. Там не самая оплачиваемая, зачастую низкоквалифицированная работа, и, соответственно, регулярно фиксировались случаи абьюзинга, очень высокий процент смертности в первые же годы пребывания. Даже не обязательно из-за ошибок персонала — сказывается сама атмосфера места, куда человек попадает, и понимает, что вот здесь и он умрет, вместе с этими людьми. В качестве альтернативы стараются делать больше специального жилья для пожилых, оборудованного так, чтобы продлить автономность. Чем дольше ты стареешь дома, а не в казенном учреждении, тем лучше. Развитие служб доставки, социальных служб и сервисов на дому на практике помогло довольно сильно отодвинуть границы четвертого возраста.

Помогают ли теоретические исследования в повседневной практике? Одна из традиционных жалоб теоретиков и эмпириков друг на друга: теоретики говорят, что их работы не особенно востребованы эмпириками, а эмпирики со своей стороны сетуют, что теория не помогает практические проблемы решать. Одна из главных причин — мы, по сути, говорим не о прикладной социологии старения, а о социальной геронтологии, помогающем проекте, ориентированном на практический результат здесь и сейчас, а не на исследования.

Представьте человека, который хочет всерьез заниматься социологией. Он ориентирован скорее на поиск чистого знания, установления истины, он, условно говоря, ищет диалога с Дюркгеймом и Вебером, а не с министерством здравоохранения. Молодежь, которая выбирает социологию старения, часто ориентируется на гуманистические идеалы, на желание помочь людям. Между этими позициями не обязательно есть противоречия, разумеется, но еще менее обязательно, что представители этих взглядов друг другу сильно помогут. «За истину» и «за справедливость» — разные картины мира.

За последние 20 лет в англоязычной научной среде вышло 5-7 крупных энциклопедий на тему старения. Единственное, чего там нет — социологического определения старости. В социологии старения есть две авторитетных основных ветки: перспектива жизненного пути, охватывающая все возрасты, и критическая геронтология, занимающаяся третьим и четвертым возрастами. Для критической геронтологии появление определения просто сузит поле деятельности, но главное — невозможно дать описание старению так, чтобы оно при этом не оказывалось эйджистским, не превращалось в потенциальный инструмент дискриминации. Но если мы описываем старость не в терминах потерь, проблем со здоровьем — это как бы и не совсем старение в том смысле, в каком оно в языке используется. Возможно, нужен другой термин?

Если же мы говорим про перспективу жизненного пути — она построена как лонгитюд с постоянными срезами, им такое определение просто не требуется. Когда ты год за годом или даже месяц за месяцем следишь по хорошей выборке за жизнями людей, не требуется определение старости как рабочий инструмент. Разумеется, сама ситуация близка к современным дискуссиям о политкорректности и о том, что вообще можно изучать, а чего лучше не изучать, потому что практического вреда в таком знании может оказаться больше, чем теоретической пользы. Меня интересует вопрос, как вообще возможна теоретическая социология старения.

*По материалам интервью Александра Вилейкиса с Антоном Смолькиным специально для СоциоДиггера. Текст подготовлен в рамках выполнения научно-исследовательской работы государственного задания РАНХиГС в 2022 году.